Бархатная кибитка

Английский мой был омерзителен. Я плохо учился в школе, неприлежно занимался с домашним преподавателем английского Дмитрием Авенировичем Ханиным, православным диссидентом, который всегда излучал специфический запах, напоминающий старое, влажное пальто. Чтобы отвлечь учителя от очередного английского урока, я подсовывал ему редкие богословские сочинения из папиной библиотеки. Он не мог противиться магии теологического текста, погружался в чтение, а я тем временем лепил из разноцветного пластилина крошечных вельмож и придворных дам.

В один прекрасный день приехала из Парижа знаменитая Дина Верни. Появилась в папиной подвальной мастерской на Маросейке. Приземистая старуха с черными пронзительными глазами. Обликом – цыганистая торговка с одесского рынка. Наверное, ее нельзя отнести к категории иностранок, хотя и прожила она всю жизнь во Франции. Но я все же воспринимал ее как иностранку. Легендарная особа, некогда муза Аристида Майоля, подружка Эрика Сати. Всю жизнь мне сопутствовал ее тяжеловесный голос, исполняющий с одесско-парижским акцентом блатные песни.

Когда весной мы встретились,
Черемуха цвела,
И в темном парке музыка играла,
И было мне тогда еще совсем немного лет,
Но дел успел наделать я немало.
Метал я скок за скоком,
А после для тебя
Швырял хрусты налево и направо
А ты меня любила и часто говорила,
Что жизнь блатная хуже, чем отрава…

Дина достигла вершин в жанре исполнения великолепных блатных перлов, привнеся в это дело даже некоторые не вполне заметные элементы авангардной музыки в духе ее приятеля Сати.

Эй, начальничек, ключик-чайничек,
Отпусти меня да на волю.
А дома ссучилась, а дома скурвилась
Милая по мною.
Но начальничек, эх, ключик-чайничек,
Не дает поблажки.
И жиган молодой, ой, жиган-жиганок,
Гниет в каталажке.
Ходят с ружьями, ох, суки-стражники
Днями и ночами.
А вы скажите мне, да люди-граждане,
Кем пришит начальник?

Нагие изваяния Дины Верни, созданные Майолем, украшают сад Тюильри. Леди Помона с маленькими яблоками в руках. Впрочем, для Помоны ему позировала, кажется, другая девушка. После того как удивительная старая колдунья покинула папину мастерскую, мне привиделся страшный сон (у меня сильно подскочила температура в ту ночь). Вероятно, меня впечатлило, как взрослые прикуривают друг другу сигареты. Снилась тусовка странных существ, как бы неких чудовищ. У некоторых во рту были языки-сигареты, у других – вместо языков – язычки пламени. Сигаретоязыкие подходили к огнеязыким, раскрывали свои рты и подкуривали свои языки-сигареты от языков-огоньков. Проснувшись, я зарисовал этот сон. Недавно нашел этот детский болезненный рисунок – в уголке листа рукой моего папы написано: Дина Верни, 1973 год.

Все же мне удалось продемонстрировать французскому мальчику сенежских свиней. Мы прильнули глазами нашими к щели в дощатой стене сарая и взирали на их розоватые, величественные тела. Ловили их лукавые, умудренные взгляды, сдержанно блестящие в полутьме. Свиньи улыбались, двигали своими пятачками. К сожалению, они не произвели особо сильного впечатления на внука французского коммуниста. Кажется, ему вообще не нравилось в России. Он скучал, капризничал, мотал своей кучерявой головой, не понимая, зачем его вообще привезли в эту замороженную страну.

Если бы владел бы я французским языком, то произнес бы перед этим мальчиком восторженный панегирик свиньям. Убедил бы его, что слово «свинья» никак не может восприниматься в качестве оскорбления, поскольку обозначает существо возвышенное, мудрое и таинственное.

Но способностями к иностранным языкам я не блистал. Зато обожал акценты. Ценю иноземцев, изъясняющихся по-русски. Пускай они как угодно коверкают и ломают наш язык – меня это никогда не смущало. Даже, наоборот, радовало. Мои родители не владели иностранными языками, поэтому навещали их чужеземцы, так или иначе говорящие по-русски. Стоило удалиться очередному такому гостю, как я тут же начинал воспроизводить его или ее акцент. Достоверно и с наслаждением изображал английские, американские, швейцарские, австрийские, французские, чешские, польские, финские и прочие акценты. Подбегал я стремглав к телефонному аппарату, набирал первый попавшийся набор цифр и затем вступал в долгие и трогательные беседы с неизвестными мне людьми, корча из себя маленького терпкого иноземца, заблудившегося меж грандиозных сугробов замороженной страны.

Глава девятнадцатая Вымышленные иностранцы