Бархатный ангел

У нее такая манера держать палец у нижней губы, как будто она глубоко обдумывает каждую прочитанную вещь.

Сложите все это, и я тверд как чертов камень. С тех пор, как я заметил ее лежащей там.

Прежде чем я успеваю поддаться своему животному желанию Камиллы и подрочить, наблюдая за ней, раздается стук в дверь.

— Blyat’, — рычу я, отворачиваясь от окна. — Что такое?

Дверь распахивается, и входит Мама. Она выглядит настороженно, даже немного в панике, когда подходит к моему столу, не обращая внимания на оба стула перед ним.

— Это правда? — Я требую.

Я внутренне вздыхаю. — Я должен знать, о чем ты говоришь?

— Максим, — говорит она. — Это правда, что ты собираешься позволить ему войти сюда?

Я сажусь и откидываюсь на спинку стула, чтобы по-прежнему наблюдать за Камилой боковым зрением. — Да, это правда, — коротко кивая, отвечаю я.

— С какой стати ты позволил это? — она спрашивает. — Последний раз тебя ничему не научил?

Я прищуриваюсь на нее. — В прошлый раз было необходимо.

— Он чуть не убил тебя!

Я фыркаю. — Убил меня? Не будь глупой. Он даже не приблизился. Я был тем, кто держал его под своим чертовым пальцем.

— И все же он все еще жив, не так ли? — возражает мама. — Он все еще здесь, все еще создает проблему.

Я сужаю глаза и немного наклоняюсь. — Он все еще жив, потому что мне нужно было отдать долг крови. Тот, который не был моим, чтобы взять на себя.

Она мгновенно напрягается, ее глаза виновато скользят от меня. — Я не сказагл тебе, потому что…

— Ты вела себя эгоистично.

— Эгоистично? — повторяет она, отшатываясь от оскорбления. — Не эгоизм заставил меня все эти годы скрывать правду от вас, мальчики.

— Тогда что это было? — сардонически спрашиваю я. — Я умираю, чтобы узнать.

Она долго молчит. Выражение ее глаз намекает на травму, с которой она еще не полностью справилась.

— Ты знаешь, как долго я хранила секреты твоего отца? — спрашивает она наконец с нехарактерной дрожью в голосе.

— Отец уже давно мертв, — холодно напоминаю я ей. — Ты собираешься спрятаться за трупом?

Ее спина выпрямляется. — Ты мой сын, Исаак. И я всегда буду любить тебя. Но иногда… ты так сильно напоминаешь мне его.

Она выплевывает последнее слово, превращая его в лезвие. Смертельный удар.

К несчастью для нее, я хорошо разбираюсь в спаррингах. Как словесно, так и физически.

— Почему ты кажешься такой удивленной? — Я спрашиваю. — Я его сын. Я тот, кем ты позволила ему сделать меня.

Она делает двойной дубль, ее глаза полны боли и вины. Формулировка была преднамеренной с моей стороны, но теперь я сожалею об этом.

Не потому, что это ложь, а потому, что это не тот разговор, который я хочу вести.

— Я была бессильна остановить его, — шепчет она. Теперь в ее голосе слышна дрожь. — Я пыталась… Может показаться, что у меня есть сила снаружи. Но какая бы власть у меня ни была, это было только то, что он позволил мне иметь. Я не была человеком, пока жил Виталий, Исаак. Я была его инструментом, его пешкой, его достоянием. Я была тем, кем он хотел, чтобы я была, когда ему это нужно.

Ее глаза туманны. Я хмурюсь. Я не могу вспомнить, когда в последний раз видел свою мать такой расстроенной.

— Возможно, мне стоило бороться усерднее. Но я была так молода, когда вышла за него замуж. И он убедился, что я буду бояться его. Этот страх существует во мне и по сей день.

— И из-за этого страха ты не сказал мне или Богдану правду?

— Частично. И просто… привычка. Инерция. Я так долго хранила тайну. Когда он умер, я просто… я продолжила.

— Тогда зачем рассказывать нам, когда ты это сделала?

— Потому что ты заслужил это знать, — говорит она с усталым вздохом. — И из-за того, что во мне накопилось так много вины, что я хотела немного облегчить бремя такой тяжести.

Это честный ответ. Достаточно, чтобы заставить меня отступить — совсем чуть-чуть.

— Садись, — резко говорю я ей.

Она колеблется на мгновение. Затем она глубоко вздыхает и опускается на стул прямо за ней.

— Хочешь выпить?

Ее брови поднимаются. — Это было один раз, — говорит она, краснея. — Я не пьющия.

— Раньше ты была.

— Потому что твой отец хотел, чтобы я выглядела определенным образом перед его коллегами. Он хотел, чтобы я была уверенной и остроумной с ними. Но покладистой и послушной с ним. Я постоянно боялась смешения личностей. Иногда это случалось. Если я решу возразить ему, он накажет меня. Если я становилась покорной на одном из его собраний, он неверно истолковывал это как застенчивость. И за это он меня тоже накажет. Я постоянно ходила с ним по канату.

Я могу оценить, через что она прошла, но даже я могу признать, что не могу понять. Я никогда не был ничем, кроме контроля.

Я чувствовал боль, оскорбления и травмы, но со временем научился справляться со всем этим.

Пока я их не освоил.

Но у моей мамы никогда не было такой возможности. Она была связана ограничениями, которые накладывал на нее ее пол. Я машинально смотрю в окно.

Камила все еще на траве, но теперь она повернулась на спину, лицом к небу. Одной рукой она держит книгу, двумя пальцами уравновешивая корешок.