Бархатный ангел

Той ночью Исаак дал мне выбор; или, по крайней мере, он дал мне видимость выбора. Что он на самом деле сделал, так это проткнул мне грудь своими резкими словами и еще более суровым взглядом.

— Эй.

Я смотрю на него, понимая, что остановился на последней ступеньке.

— Проходишь?

Он не понимает, что здесь произошло в прошлый раз, и я тоже. Я следую за ним мимо пустого пространства, в котором хранилось одно из моих самых болезненных воспоминаний, в другую комнату.

Этот темный, но есть пики яркости, отбрасываемые острыми золотыми огнями, прикрепленными к стене. Когда я сворачиваю за угол, я вижу полку двойной высоты, уставившуюся на меня, заполненную стеллажом за стеллажом пыльных винных бутылок.

За ним в тени тянутся еще дюжина или более полок, каждая из которых заполнена таким же образом.

— Вау, — выдыхаю я. Дымный аромат окутывает меня, как только я шагаю через арку.

Исаак закрывает за нами стеклянную дверь. Все, что я слышу, это звук дыхания каждого из нас. Я сажусь в одно из массивных кресел цвета слоновой кости, стоящих рядом друг с другом в правой части комнаты, и любуюсь винной витриной.

— Сколько все это стоит?

Он улыбается мне.

— Что? Это грубый вопрос?

Он выбирает бутылку с ближайшей полки и неторопливо идет к массивному дубовому столу в левой части комнаты. Он берет пару стаканов из шкафчика, которого я не вижу, и открывает пробку.

— Я давно не занимался математикой, — говорит он, наливая два стакана. — Но можно с уверенностью сказать, что это большое число.

— Миллион?

Он пожимает плечами.

— Два? Пять? Десять?

— Что-то вроде того.

Можно подумать, меня больше не впечатлит его богатство. Я видела его поместья, его машины, его одежду. Но почему-то от этого у меня отвисает челюсть. — Ты должен открыть эту бутылку? Разве этого недостаточно, чтобы финансировать маленькую страну?

Исаак смеется. В этом замкнутом пространстве это самый красивый звук, который я когда-либо слышала. Опять же, везде так звучит. — Вино предназначено для того, чтобы его пили, — говорит он. — Чтобы наслаждаться.

— Насколько это дорого?

Он отвечает, не глядя на бутылку. — Это Иеровоам из Шато Мутон-Ротшильд. 1945 год, — говорит он. — Это стоит около трехсот десяти тысяч долларов.

— Иисус, Иосиф и Мария.

Исаак осторожно наливает, затем берет стакан и подходит ко мне. — Выпей, — спокойно приказывает он. — Наслаждайся.

Я смотрю, как он несколько раз крутит вино в бокале, садясь рядом со мной.

Он выглядит таким спокойным, таким опытным, таким уверенным. Мне всегда казалось, что я просто придумываю дерьмо, когда дело доходит до вина. Но Исаак источает опыт каждой порой.

Я смотрю, как он нюхает. Глотает. Закрывает глаза и смакует.

Я зациклена на его пухлой нижней губе и движении его языка — настолько сильно, что он почти ловит мой взгляд.

Снова.

— Ты собираешься попробовать? — спрашивает он, все еще с закрытыми глазами. — Или ты так и будешь пялиться на меня все время?

Я краснею от красок и проклинаю, какой же чертовски прозрачной я сейчас кажусь. Я могу попытаться оправдать свое поведение, утверждая, что у меня есть скрытые мотивы, но, честно говоря, я делаю это не по этой причине.

Исаак просто ломает мне мозг.

Я смотрю на свой стакан и делаю глоток. Я стараюсь делать это так же, как он: держу его на языке, позволяя этим ароматам проникнуть в мои вкусовые рецепторы, прежде чем проглотить.

Это роскошно, это точно. Я всегда думала, что дегустацию хорошего вина можно описать как питье жидкого бархата. Это поэтическая фраза, но в данном случае я считаю ее более чем уместной.

Я чувствую нотки кофе, специй и… фруктов?

— Вау, — говорю я. — Это интересно.

— Тебе это нравится?

— Да, — говорю я, глядя на вино, потому что по крайней мере это означает, что я не смотрю на него. — Однако это трудно определить. Есть намек на что-то, чего я не могу понять.

— Черный фрукт, — сразу же говорит он.

— Ох. Да, да. Это определенно так.

Я делаю еще один глоток и вертлю его во рту. Жидкость, кажется, становится богаче, когда она сидит на моем языке. Когда я смотрю на Исаака, его глаза устремлены на меня.

Меня вдруг осенило, что употребление вина может быть очень чувственным переживанием.

Но опять же, дело может быть не столько в вине, сколько в мужчине, с которым я его пью.

— А теперь кто смотрит? — возражаю я.

Он улыбается. Сексуальная, соблазнительная улыбка, которая сводит на нет цель моего вызова к нему. Он бесстыден в своем желании. Всегда был.

— И я не оправдываюсь по этому поводу, — говорит он. — Мне нравится смотреть на тебя.

— Да?

— Не притворяйся застенчивой, — тут же говорит он. — Это тебе не идет.

Он прав. Это не так, и я не знаю, почему я пыталась. Когда я снова смотрю вниз, я понимаю, что мой стакан почти пуст. Я тут же сравниваю наши бокалы и понимаю, что его почти не тронут.

Я хмурюсь.

— Что-то случилось?

— Нет, — говорю я слишком быстро.

— Знаешь, это не соревнование, — говорит он мне. — Если только ты не пытаешься меня напоить.

— Зачем мне пытаться напоить тебя?

Он выгибает одну бровь. — Кому ты рассказываешь.