Бармен из Шереметьево. История одного побега

Владивосток Димке не понравился пронизывающей сыростью, грязью и серостью зданий. Совсем не так представлял себе вчерашний солдат портовый город. Никаких иностранных моряков в беретах с помпонами на улицах не было и в помине. Сам порт напоминал какой-то огромный ржавый завод — в маслянистой радужной воде плавал мусор, ревели гудки, скрипели тросы. Было зябко и хотелось поскорей уйти от берега.

Кадровик встретил Диму легким перегаром и протянул ему направление в Находкинскую мореходку. «Иначе, — объяснил он, — ты просто потеряешь время, делая черную работу на лесовозах или рыболовецких судах. А после мореходки есть шанс попасть сразу на сухогруз, открыть визу». Он дал еще несколько важных советов и настоятельно рекомендовал… продвигаться в комсомоле. Это поможет быстро и без проблем открыть эту самую визу. Иначе, не имея на берегу прямых родственных связей, это сделать будет очень непросто. Дима уже в деталях знал, что означает эта беспрецедентная, нигде больше в мире не известная штука — выездная виза. Советские матросы делились на два больших класса — с открытой визой и без: последним позволялось работать лишь на внутренних линиях, без захода в иностранные порты.

Обуреваемый сомнениями дембель бродил еще пару-тройку дней по Владику и перед отъездом в Находку снова зашел к Анатолию Никитичу.

— А он тут больше не работает, — сказала ему грузная женщина с усиками. — Вышел на пенсию.

И Димка стал курсантом Находкинской мореходной школы, впрочем, ненадолго. Мореходка мало чем отличалась от армии, влезть в комсомольскую работу, как насоветовал добрый кадровик, оказалось невозможным — тут полно было настоящих пламенных, да и противно это до омерзения, если честно. Довольно быстро Дима понял, что выбрал очень и очень долгий путь к своей мечте — выпускники в загранку почти не назначались, самым же странным было то, что никто из будущих матросов и не стремился к этому! Гораздо заманчивей представлялось им назначение в «печеночники» — рыболовные суда, специализирующиеся на добыче печени трески. Зарплаты там были почти в два раза выше, чем, например, у тральщиков. Рейсы короткие — все это притягивало гораздо сильнее, чем мифические тропические порты, ром и мулатки с черными, как южная ночь, глазами. Курсанты делились на две примерно одинаковые по численности группы — романтики моря и жители портовых городов, другой профессии и не знавшие. Среди романтиков попадались интересные персонажи, настоящие фанатики. Комсоргом курса, например, был молдаванин, никогда до приезда на Дальний Восток моря не видевший. И таких заочно влюбленных в стихию жителей материковой части страны было немало. Учились они, как правило, гораздо лучше местных и от мечты своей отказаться не торопились. Проблемы у романтиков обычно начинались после выпуска и распределения на ржавый лесовоз с мятым корпусом, плещущимся в трюме мазутом, раздолбанными двигателями и блатной командой. Но это — потом, а пока все учились, воспитывали в себе строителей коммунизма и изучали материалы XXV съезда партии. Димку накрыла вязкая серая тоска — все это казалось ему совершенно неинтересным, каким-то глупым продолжением службы в армии, а вскоре прозвенел первый звоночек — его вызвали на комсомольское собрание и начали воспитывать за противопоставление себя коллективу, замкнутость и неучастие в общественной жизни. Посвятить свою жизнь освоению Северного морского пути ему совершенно не хотелось, казарменная жизнь осточертела. Пора было этот план признать провалившимся, придумывать что-то другое, и он сел писать письмо дяде Владу.

Мартин

Мчится на юг по автобану E7 коричневый «Мерседес». Гельмут Рюб, старший инженер Ziemens AF, везет своего сына в аэропорт Франкфурта и мучительно пытается начать разговор.

— Ну зачем же ты открываешь уже четвертую банку пива? — хочет он сказать Мартину, но, понимая, что это закончится очередным скандалом, Рюб молчит. Молчит и младшая — она напросилась проводить брата, сидит тихо на заднем сиденье и ужасно жалеет, что поехала: эти двое все время ругаются. Вообще-то, если честно, она рассчитывала доехать до Касселя и остаться у подружки с тем, чтобы папа ее подобрал на обратном пути, но теперь ей и заговорить об этом страшно. Впереди появляются первые указатели на Кассель — ровно полдороги от дома Рюбов в Брауншвайге до Франкфурта, и маленькая Эмма решается:

— Папа. Ты должен завезти меня к Стелле.

— А ты что с ней созванивалась?

— Да. Вчера и сегодня. Она меня ждет.

Папа неожиданно соглашается — он еще надеется на разговор с сыном, и лучше, если это произойдет без младшей.

Через десять минут «Мерседес», зашуршав гравием, остановился у большого красного дома с острой крышей.

— Мы провожаем Мартина в Советский Союз! — закричала Эмма своей подружке. Стелла с мамой подошли к машине, но Мартин не смог подняться — он уже был пьян.

— И ты даже не обнимешь сестренку? — с нарастающим раздражением спросил отец.

— Я обниму ее, когда вернусь, — нашелся Мартин и помахал рукой. Девочки побежали в дом.