Бармен из Шереметьево. История одного побега

В северной столице дела ее пошли неплохо — она схватила разговорный финский и прилично немецкого. Снимала квартирку в Купчино напополам с фарцовщиком Мариком и уже начала откладывать кое-какие деньги, как пришла беда. Беда прилетела от товарки по цеху Лели, с которой у Грустной был конфликт. Два цыганенка подстерегли Галю у подъезда и сильно избили кусками арматуры. После больницы Грустная вернулась на полгода в Ровно и, отлежавшись, рванула в Москву. Однако ж пристроиться в постолимпийской Москве оказалось почти невозможно. Путаны со всех областей и республик Союза, наслушавшись о заработках времен Олимпиады, кинулись в столицу. Найти свою нишу в этом муравейнике честной проститутке было архитяжко. А вот для швейцаров и вышибал наступило золотое времечко. За проход в отель или валютный бар путаны легко давали десятку, и уже ходили слухи, что Максимычу из гостиницы «Белград» после смены проломили голову и забрали у него аж 400 рублей! Эту историю охотно муссировали официанты — традиционные ненавистники швейцаров. Как бы то ни было, Галя смогла снять комнату и пыталась работать в недавно открывшейся гостинице «Космос», — без особого, впрочем, успеха. Именно в «Космосе» от свердловской проститутки Буньковой, дочери крупного уральского партаппаратчика, она узнала о партии бундесов, командированных на Урал.

— Ну а что ты сострижешь с монтажников конвейера? — поделилась скепсисом Грустная. — Ведь там одни работяги!

— Зато здесь ты, бля, с дипломатами в брызгах шампанского! — закатив глаза, громко заржала на весь бар полусумасшедшая Буня. — А вчерашний бетонщик Зоран из братской Югославии?

— Тихо, сучка, не блажи! Скажи лучше, где я там жить буду?

— Найдем. Мне ж тоже домой нельзя — папа сразу в дурку положит.

Через пару дней, зябко поеживаясь и пряча носы в меховые воротнички модных коротких курточек, подруги спускались по трапу прямо под неоновые буквы «Аэропорт Кольцово».

Свердловск закрытый город

— Слушай! А давай мы тебя острижем наголо! А бриться перестанешь и отпустишь щетину. Очень интересно и романтично получится!

Голова Мартина покоится на коленях Гали — она перебирает его редкие волосы

— Sei nicht albern[2], — бормочет Рюб, но идея ему нравится. Еще больше ему нравится, что Галю заботит его внешность. В разные периоды Мартин перепробовал все — он мыл свою редкую белесую шевелюру специальными шампунями, призванными добавить объем, пытался подкрашивать и даже втирал какую-то австралийскую мазь, но в конце концов плюнул и стал носить кепку а-ля Брайан Джонсон — новый солист его любимой группы AC/DC. Прикрытые кепкой волосы как-то перестали его раздражать.

Влюбленные неспешно оделись и отправились на первый этаж — пора было освобождать номер, чтобы не встречаться с турком.

В парикмахерской при гостинице «Большой Урал» было полно народу, пахло потом и дешевым одеколоном. На стульях вдоль стены сидели женщины с усталыми лицами, все, как одна, в норковых шапках и с аккуратно сложенными шубами в руках. Гале предстояло легкое унижение. Конечно, она и сама могла побрить Мартина наголо — не бином Ньютона, но нужно знать тонкие дворцовые игры «Большого Урала». А дело в том, что парикмахерская находится внутри гостиницы, за постом ушлого швейцара. Парикмахерская частенько становится последней соломинкой путаны, за которую та отчаянно хватается, чтобы прорваться в гостиницу.

— Я на стрижку записана! — нервно кричит проститутка швейцару, стремительно пробегая вперед, и смиренно садится в очередь парикмахерской. Раздраженный инвалид ковыляет за ней, постоит минуту — да и вернется к входу. Он еще не дошел обратно до своего хлебного поста, а путана уже стрелой взлетела на заветный четвертый этаж, и лишь пустой стул напоминает о разыгравшейся мини-драме. Впрочем, на него уже кто-то усаживается: салон в «Большом Урале» — популярное место, лучшее в городе.

Галя стремительно подходит к первой освободившейся парикмахерше:

— Вон бундеса наголо постричь, — кивает она на Мартина.

— Сколько?

— Да пятеру.

— А тебе?

— Ничего. Потом пройти поможешь, если что.

— Ну тащи. Только говори по-немецки, а то очередь порвет…

Через полчаса они гуляют у оперного театра, и крупные мохнатые снежинки медленно падают на свежеобритую голову монтажника Рюба.

— Scheiße, — говорит он и проводит рукой по обритой голове.

— Чистый шайзе, — подтверждает Грустная Галя, и они оба смеются. Не так уж все и плохо, если разобраться.