Барнаша

Но, поразмыслив недолго, кое-что разбив и поломав в своих покоях, приведя в состояние ужаса и трепета домашних, царь опомнился, и был рад этому потом. Ничего глупее подобного обвинения придумать было нельзя. Да, тёща, кажется, ведёт переписку, и довольно оживленную, с Клеопатрой. Но его Мариамна, иудейка по зову души, всегда скромная на людях, всегда с опущенными глазами… Заказать свой портрет? Как бы она это осуществила, даже пожелав, а она и пожелать-то не могла, ей не позволила бы её вера. Послать портрет римлянину, язычнику? Антонию, забывшему разум в объятиях Клеопатры? Он горько смеялся над собой, признав, что весьма глупеет от любви и ревности.

Саломея же и предупредила его о письме тёщи к Клеопатре по поводу первосвященника. Это уже походило на правду. Он установил наблюдение за тёщей. Он подкупил её окружение, и теперь знал о каждом её шаге. Мальчик действительно готовили к роли первосвященника. Тот не отказывался, был даже доволен и горд. Но по отношению к Ироду настроен был весьма спокойно. Тот был мужем его сестры. Царь до безумия любил эту сестру и не отказывал ей ни в чем. Честолюбие мальчика на трон как будто не распространялось.

Итак, просьба Антония, и ласковая, просительная улыбка Мариамны. Этого с излишком хватило, чтобы уступить. Ханан был отстранен, Ионатан, её брат, объявлен первосвященником.

Ионатан впервые предстал перед народом на празднике Кущей. Алабарх[59] был красивым юношей. Прежние Маккавеи, начиная от Иуды Маккавея, не устыдились бы потомка, видя его стройность, чистые черты лица, и даже во взгляде мальчика читаемые ум и достоинство. Ирод, правда, находил излишней именно эту природную, отточенную временем и властью, сосредоточенной в их руках, гордость. Так держалась Мариамна — всегда ровная, холодноватая на вид, прямая, как ствол пальмы. Мариамне, он, правда, прощал всё, и даже любил в ней это. Уж он-то знал, как тают вечные снега её врождённой гордости, когда, кусая губы, она мечется на его ложе, изнывая от желания. Это была его особая радость — видеть исчезновение даже следов достоинства в ней, когда она терзалась страстью. С мальчиком же всё было сложнее. Лучше бы он попадался на глаза Ироду пореже, тогда он помнил бы лишь то, что Ионатан — её брат. И забывал другое — он мужчина рода Маккавеев! Антигона казнили, но месть Ирода еще не насытилась. Фасаел, брат, вставал перед глазами, как вечный упрек. Он уже давно лежал в могиле, старший брат Ирода. В то время, когда Гиркан уступил свои уши Антигону, Фасаел, зная тирана, предпочёл самоубийство. Он выбрал добровольный уход, оберегая свою честь, когда Гиркан трясся от страха во дворце. И они ещё смели говорить о гордости Маккавеев!

Именно они виновны в крови Фасаела. Маккавеи первыми пролили кровь идумейских князей, не Ирод начал эту борьбу. И зря они, Хашмонеи, об этом забывают. Держали бы мальчика подальше от него, было бы лучше для всех…

Но Ионатан предстал перед народом на празднике Кущей, и выбрал свою судьбу. И свершилось то, что было неизбежно.

Природное изящество алабарха только усиливалось одеянием первосвященника. Наверно, волнение в умах и сердцах иудеев было небезосновательным. Он был слишком красив, потомок священнического и царского рода!

Пурпурно-голубой, отливающий фиолетовым м’иль[60], сотканный по всей длине целиком, не имеющий рукавов, подчёркивал врождённое изящество фигуры. Подшитые к подолу м’иля золотые колокольчики и кисти, похожие по виду и цвету на гранаты, звенели при ходьбе. Риза, называемая эподом[61], похожая на греческий наплечник, затянута поясом, каждый конец которого был украшен кистями из цельных золотых трубочек. Эпод удерживался на плечах двумя ониксами, которые были оправлены в золотые ободы, устроенные в форме замыкающихся браслетов. На этих камнях были вырезаны имена сыновей Израиля, по шести на каждом из камней. Поверх эпода — ещё нагрудник — хошен[62], украшенный золотыми узорами. Хошен — вместилище для урим и туммим — советов, с помощью которых алабарх гадал о будущем народа. На поверхности хошена помещались двенадцать удивительной величины и красоты драгоценных камней в золотой оправе. Первый ряд камней состоял из изумруда, топаза и рубина. Второй — из алмаза, сапфира и карбункула; третий — из аметиста, агата и опала. В четвертом, наконец, первое место занимала яшма, затем шёл оникс, а замыкался ряд хризолитом. На каждом камне вырезано по одному имени сыновей Израиля. По краям хошена были вделаны четыре золотых кольца. Через верхние кольца были пропущены кованые золотые цепочки, которые шли к золотым же филигранной работы брошкам на предплечьях. Через нижние кольца проходили голубые шерстяные шнуры, привязанные к кольцам на эподе. Головной убор — мигба[63], скрученный из тканой льняной материи, обычный убор священников в Храме, дополнялся мицнэпет — сделанным из узорчатой фиолетовой ткани тюрбаном, вокруг которого шёл золотой кованый венок, называющийся эфиелем и напоминающий своей формой цветок. Золотая бляха — циц, на которой вырезано «святыня Яхве»…