Барнаша

Последовал вызов Антония, и это стало последней каплей. Он сорвался, не скрывая облегчения. То был выход, хоть какой-то выход из череды страшных, серых дней всеобщей ненависти.

Он уезжал, прощаясь. Помня о нелюбви к себе Клеопатры, ждал худшего из всех возможных зол — смерти, и был почти рад ей, как избавлению. Одного не мог вынести — осознания того, что Мариамна останется одна. Быть может, обретет покой в объятиях другого мужчины. Многое он мог простить, помня о собственных прегрешениях, но это… Кровь закипала и сворачивалась в жилах от одной только мысли. В такие минуты он даже был готов откусить чьи-то стоящие торчком уши, но все обладающие этой формой ушей были вне его досягаемости, и ни ненависть, ни чья-то любовь их уже не волновали.

Иосиф, муж его сестрицы, был невзрачным мужчиной лет пятидесяти, со следами на лице, оставленными детской болезнью — они напоминали рытвины и ухабы на дороге. Да и сам Иосиф походил на старую, заезженную дорогу. И всё хотелось при взгляде на это лицо свернуть в объезд, куда-нибудь в сторону.

— Йосеп, — сказал он перепуганному его внезапным, на исходе ночи вызовом зятю. Я оставлю тебе распоряжение, написанное мною. Путь далёк, неисповедимо будущее. Да и кто его знает, чего хочет от меня римлянин. Что могут сделать с нами женщины, когда они в гневе — это-то я уже знаю.

Иосиф, всю свою жизнь смотревший в одну только сторону — туда, куда смотрела Саломея, грозная его супруга, часто и радостно закивал головой в ответ.

Ирод только вздохнул, огорчаясь. Что за люди вокруг, что за лица. К чему жить, если Мариамна навек отвернётся от него? С ума можно сойти, наблюдая каждый день лица, подобные этому.

— Это — повеление, Йосеп. Моё, последнее. Если я не вернусь, пошли к Мариамне убийц. Тут, в свитке, есть всё. Люди предупреждены, и они готовы. Женщина не должна жить после известия о моей смерти ни одного часа.

О! Надо было видеть лицо Иосифа в эту минуту. Он удостоился откровения свыше. Он ощутил свою значимость, обрёл цель. Он просветлел, и обрадовался, и умилился.

Ирод хотел добавить, что не желает разлучаться с женой даже в смерти. Да сказать это убогому зятю не решился. Только, увидев это почти счастливое лицо, Ирод вдруг решил, что всё же вернется. Не могло быть иначе. У него, строителя, мужчины, воина — всё должно получиться.

Рим в ту пору был неспокоен. Отношения между Антонием и Октавианом становились всё хуже и хуже. Рим готовился к объявлению войны — не против Антония, а против «восточной шлюхи». Один за другим отпадали от Антония вассалы. Потому приезд Ирода стал для Антония радостью. Ото всех Иродовых сомнений и оправданий он просто отмахнулся.

— Не пристало мне осуждать тебя, — сказал ему друг. — Ты, по крайней мере, поступаешь так, как велит тебе звание и желание властвовать, и это тебя оправдывает. У меня и желания такого нет. Послушай меня, не становись рабом женщины. Когда я был равнодушен, весел и свободен, мои друзья сожалели о Клеопатре, и я слышал от них: «ты губишь женщину, которая только тобой и живёт». Мне говорили, что она, владычица огромного царства, не стыдится быть просто любовницей Антония, не отвергает этого имени — лишь бы быть со мной рядом, отними у неё это — и она умрёт. Я поверил, не стал отнимать у неё последнее. И вот, ты видишь меня на краю пропасти. Это она, Клеопатра, отняла у меня всё, а скоро отнимет и жизнь.

— Зачем же ты безропотно ждёшь конца? — спрашивал Ирод. — Почему беспечность, и бездействие, и пирушки?

— Клеопатра манит меня больше, чем все богатства мира. Больше, чем признание на родине, или слава героя… Все ополчились против меня, а мне всё равно. Что же касается тебя, тут я не стану прислушиваться к женщине. Позлится на меня — и перестанет. Египет — её страна, Иудея — твоя. Поступай, как знаешь, в своей стране, ты Клеопатре ничем не обязан. А у меня должен оставаться кто-то, кого я ценю, несмотря на её мнение. И потом, иногда так хочется сказать ей «нет»!

Тщетны были уговоры Ирода проснуться, попробовать вернуть себе всё, что Антоний потерял у подола Клеопатры. Антоний никого не слушал, не хотел. Он прозревал свою судьбу, и с ней смирился. О деньгах, которые Ирод привез в искупление своего поступка, Антоний просто не вспомнил. Видеть этого живого, деятельного в прошлом, весёлого человека в состоянии полнейшей подчиненности и подавленности не было сил.

— Избавься от Клеопатры, — говорил Ирод. — Погуби её любой ценой — и живи. Пусть лучше гибнет женщина, но не твое имя и дело жизни.

Глядя на него мутными, заплывшими от огромного количества поглощенного им вина, глазами, Антоний отвечал:

— Ты бы так и сделал, я тебя знаю. Потому и люблю тебя, и отдаю тебе должное…

Когда позже, после поражения Антония в морском сражении у Акция и после его нелепой гибели, Ирод предстанет пред лицом Октавиана, он, которого принято обвинять в лицемерии и притворстве, скажет:

— Я прошу помнить не о том, чьим другом я был, но каким хорошим был другом.

Октавиан Август будет безмолвствовать, глядя в глаза иудейскому царю. А Ирод скажет ещё: