Барнаша

И не в красоте наряда дело, не в количестве золота и драгоценных камней, вовсе нет! Перед иудеями во дворе Храма на празднике Кущей предстал не Ирод, чужак, пусть с его благими мечтами о будущем страны и о том царственном одеянии, в которое он готов облечь эту страну. Пред ними во весь рост встало прошлое: победы Хашмонеев, что были своими по крови. Их величие, их блеск, и их собственное, иудеев, объяснимое преклонение перед ними. Они зароптали. Они впервые осмелились, видя Ионатана, вспомнить о том, что Ирод — узурпатор… Кто виноват в том, что случается по воле Господа? Кто из человеков, ужасаясь происходящему, не взывал к Всевышнему, прося о невозможном?

Так пытался воззвать к нему Ирод. А Саломея, извиваясь перед ним ужом… Как никогда Мариамна, поскольку та теряла лицо только в мгновения страсти, забывая о том, что — иудейка, помня о том, что — женщина, и что же важнее перед Богом и людьми? Саломея на сей раз говорила правду. Могла бы и не стараться, он это понимал…

И вот, увидев Ионатана на празднике Кущей, народ возроптал. И вспомнил о том, что Ирод — узурпатор. Саломея говорила о подкупленных тёщей, Александрой, возмутителях в толпе. О долгой, исполненной страха, даже ужаса, перед ним, Иродом, борьбе Александры за согласие Ионатана претендовать на престол. Что из этого было правдой? Ирод не желал разбираться. Фасаел, брат, стоял перед глазами, и перстом указывал на ту, что была его душой…

Он тогда как раз вернулся из Масады. Весь в пыли и грязи, мечтая о минуте покоя с Мариамной наедине. Масада — это всего лишь скала, с плоской, слегка покатой от севера к югу вершиной. Сухой, прозрачный воздух на вершине, свирепое солнце. Невероятная картина Иудейской пустыни к западу, Мёртвого моря к востоку… Восемь прямоугольников, огражденных невысокими земляными валами — это военные лагеря, построенные по всем правилам римской науки. Он постигал её из первых рук… Его, Ирода, дворец, с жилыми комнатами, баней, двориком, с колоннами — на краю бездны. Всё это было лишь мечтой, которую он воплощал, как мог. Но давалась она трудно. Неважно! Он всё ещё помнил, как в Масаде выжили его родственники, осажденные в ней с момента его изгнания волей Антигона на Восток, до самого его возвращения. Страдавшие из-за недостатка воды, они были спасены только ливнем, наполнившим все ёмкости. Он, Ирод, устранил и этот недостаток. Теперь запасы воды в цистернах в глубине скалы почти неистощимы, и будут пополняться зимними дождями. Продовольствия на складах должно хватить на годы.

Он был счастлив, зная, что сделал больше, чем мог.

А тут — Ионатан, и весь ужас того, что предстояло теперь ещё сделать. И Фасаел, брат, по ночам, с его обвиняющим взором. Мариамну Ирод к себе не пустил, отговорился невыносимой усталостью…

Он напоил Ионатана. В Иерихоне, куда царская семья отправилась после окончания праздника, в зимнем дворце Александры. Это так нетрудно сделать с молодыми, опьяняемыми самой жизнью. День был жарким, и он повёл мальчика дорогой мимо дворцовых бассейнов. Там, в ожидании, резвились другие молодые, которым он, Ирод, дал денег, и ещё больше — раздал обещаний. Они поверили, почему бы и нет… Это Ирод не верил сам себе, обещая…

Они звали Ионатана, а Ирод обрадовался, кивнул разрешающе. Ионатан присоединился к купающимся. Ирод не стал ждать того, что будет дальше. Он царь, и это его страна. Есть сын Александр, и Мариамна тяжела, на сносях. Будут ещё дети, и поскольку это её дети, ей придется забыть брата. Фасаел наконец успокоится в могиле, и оставит Ирода в покое.

Ионатана окунули в воду, и держали до тех пор, пока он не был утоплен. Первосвященник Ионатан оставался первосвященником лишь одну неделю, потом захлебнулся…

10. Смерть Мариамны

Вызов к Антонию стал последней, но, пожалуй, самой лёгкой каплей в горькой чаше его нынешней жизни.

Гиркан, не вынесший смерти внука. Не то чтобы старик умер от горя, Ирод закрыл ему рот, как когда-то Антигон откусил уши. Мариамна, подарившая Ироду Аристобула[64], и едва не ушедшая за братом и дедом в царство теней. Александра с её письмами к Клеопатре. Проклятия тёщи, которую умолили молчать, и она молчала, но её молчание было хуже криков в голос, хуже всего, что ему приходилось выносить когда бы то ни было. Её глаза, останавливающиеся при встречах на нём, были глазами Бога в судный день. Глаза матери, изо дня в день видящей убийцу сына живым и невредимым перед собой.

Он не за себя боялся. За всех своих — в этом пошатнувшемся, дрогнувшем до основания мире. Мариамна объявила себя нечистой после родов, ждала очищения. К себе не подпускала. Да и что толку рваться к ней, он всё равно не мог бы оправдаться. Как бы он стал объяснять, что и её будущее он имел в виду, устранив Ионатана. Её и её детей. И уж вовсе не мог сказать, что только её любовь способна успокоить его мятущуюся совесть. Так и жили — в молчании и ужасе от произошедшего, нераскаянные, непрощающие. Одна радость — брат перестал приходить ночами из небытия, успокоился.