Барнаша

Да, пожалуй, друзей у Марии в их окружении немного. Он, Дидим, да Левий Матфей. Откровенные её враги — Кифа (вот уж правильное прозвище, каменное у него сердце, и, наверное, голова), да Иуда-казначей. Остальные — ни то, ни другое, а это, пожалуй, ещё хуже. Их легко склонить ко вражде. Тем более, что они — обычные мужчины, и ревностно относятся ко всему, что касается Учителя. Трудно им видеть, что Он предпочёл существо заведомо низшее — женщину. А если это существо ещё пытается держаться на равных, забыв о своём прошлом, о всей неуместности своего здесь пребывания… Дидим ощущал напряжение, и боялся открытого противостояния Учителю. «Неужели Он не видит? А если видит, то почему молчит?» — задавал он себе вопросы. «Неужели нужно дождаться ссоры? Ведь если пострадает эта женщина — Он не простит нам никогда! Или простит? Неужели Он сумеет и это простить? Сумел бы я сам простить и понять? Сколько можно задавать себе самому неразрешимых вопросов… Вот Кифа знает одни ответы, и по-своему счастлив. Надо бы успокоиться и мне. Учитель многое прозревает, видит внутренним взором. Увидит и это, и не допустит беды».

Срыв у Петра произошел во время пребывания в Пелле[268]. Город был рад им донельзя, толпы народа встречали их повсюду. Количество людей, желавших быть излеченными, прикоснуться если не к Иисусу, то к ученикам, которые теперь многое умели, привело даже их, уже видавших виды, в некоторое смятение. Работы хватило каждому, и к концу дня усталость и даже раздражение неизбежно замаячили на горизонте. От утренней уверенности и сосредоточенного внимания оставалось немного. И перешептывания в толпе: «Вот те, что следуют за Иисусом», и само сподвижничество Учителю в нелегком Его деле уже не столь радовали душу. Оглядев учеников, Иисус решительно отказался остаться в Пелле до следующего дня. Он увёл их далеко от города, к Иордану. Горожане, вначале последовавшие за ними, шли недолго. Все-таки близился вечер, сумерки. Кто знает, как далеко пришлось бы идти вслед за пророком, а дома их ждали жёны, дети, тёплые постели после приятного ужина…

Тут, на берегу реки, каждый получил возможность передохнуть от множества лиц и просящих глаз, от чужого горя, которое следовало разделять и смягчать, с которым они искренне боролись. Здесь они получили возможность помолчать, подумать, полежать на песке. Кроме Кифы и братьев Зеведеевых.

— Кифа, — сказал ему Иисус, — не закинуть ли тебе сеть в заводи, что за поворотом дороги? Возьми с собой братьев-соседей. Я сделал их ловцами человеков, но они не расстаются с рыбацкой сетью. Сегодня это хорошо для всех нас. Много было сегодня приходящих и отходящих, так что и есть нам было некогда. Жатвы много, а делателей мало. Нехорошо будет, если кто из нас, устав, истощит свои силы.

— Хорошо, Раввуни, — ответил Симон. В глубине же души слегка оскорбился. Бог назначил каждому человеку свое дело в соответствии с его способностями. Чем же он виноват, что трудное дело излечения или произнесения проповедей так плохо ему даётся? Не значит же это, что он устал меньше других, и должен заботиться о их пропитании!

Его раздражение усилила Мария. Она подошла и присела к ногам Учителя. Ласково заглядывала в глаза, прижималась к коленям… Следовало уйти хотя бы для того, чтобы всего этого не видеть! Но когда по возвращении рыбаков с уловом бесстыдная женщина не сделала и попытки оторваться от Учителя, чтобы помочь в приготовлении рыбы, Кифа не выдержал. Он сидел у костра, потроша рыбу, и в свете бликов имел возможность видеть, как, наклонившись к негоднице, Учитель подарил ей нежное лобзание. Один, другой поцелуй… Он слышал её учащенное дыхание, и даже легкий стон, что сорвался с губ Марии.

— Пусть Мирйам уйдёт от нас! — раздался громкий, негодующий возглас Симона.

Этот крик уязвленного в самое сердце рыбака взбудоражил и переполошил всех, кто молча сидел у костра в размышлениях или даже спал, утомленный. Неуместно, излишне громко прозвучал его голос в тишине. Словно прервалось на несколько мгновений течение реки. Попритух костер, темнота вокруг стала непроницаемой. Гармония вечера была очевидно нарушена. Кифа вскочил на ноги.

— Пусть Мирйам уйдёт от нас, — повторил, смелея от собственной наглости, Кифа. Ведь гром небесный не грянул, и Иисус ничего не отвечал ему. Женщины недостойны жизни!

Иисус не отвечал.

— Кифа, ты вечно гневаешься, — спокойно, рассудительно заговорил Левий Матфей прежде, чем разбуженный криком и не успевший опомниться Дидим. — Теперь я вижу тебя состязающимся с женщиной, как с противником. Но если Учитель счёл её достойной, кто же ты, чтобы отвергнуть её?!

— Я гневаюсь, но не напрасно, и все это знают, только молчат! Я хочу знать, почему Учитель любит её более всех нас. Она всего лишь женщина, и притом — она дурная, испорченная женщина! Следует прогнать её от нас!