Барон Унгерн и Гражданская война на Востоке

Семенов некоторое время спустя в конце мая – начале июня, направил военному министру А. Ф. Керенскому план, как атаман писал в мемуарах, «использования кочевников Восточной Сибири для образования из них частей «естественной» (прирожденной) иррегулярной конницы, кладя в основу формирования их принципы исторической конницы времен Чингисхана, внеся в них необходимые коррективы, в соответствии с духом усовершенствования современной техники».

План был одобрен, и уже 26 июля 1917 года Семенов выехал из Петрограда в Забайкалье и 1 августа прибыл в Иркутск. Он был назначен комиссаром Временного правительства на Дальнем Востоке по формированию национальных частей. Унгерн присоединился к нему позднее, согласно показаниям, данным в красном плену, только осенью, и обосновался в Березовке, где Семенов формировал Монголо-бурятский полк. В полк охотно принимали не только инородцев, но и русских добровольцев, единственное требование к которым было – не питать никаких симпатий к революции. Фактически в Забайкалье Семенов и Унгерн готовились к будущей Гражданской войне с большевиками. Местное инородческое население, как они полагали, будет достаточно устойчивым к большевистской пропаганде, что позволит сформировать надежные воинские части как для продолжения войны против Центральных держав, так и для подавления внутренних беспорядков. Однако масштаб и скорость формирования бурят-монгольских частей оказались совсем не такими внушительными, как рассчитывали друзья офицеры, и общероссийского значения их план так и не получил. До Октябрьской революции в формируемый монголо-бурятский полк удалось привлечь всего несколько десятков добровольцев.

На Гражданской войне

В период Первой мировой войны, когда барон получил свой первый боевой опыт, он выделялся как отчаянной храбростью, так и несдержанностью характера. Можно вполне согласиться с его характеристикой в годы Первой мировой войны, данной петербургским историком Ольгой Хорошиловой: «В конце февраля (1916 года. – Б.С.) партизаны за неимением боевой работы отсиживались в Старом Кеммерне. Безделье всегда пагубно влияло на барона. Он начинал много и беспробудно пить, из скромного сдержанного офицера-аристократа превращался в зверя. Его биография пестрит «выходками, порочащими офицерский мундир». В алкогольном похмелье (а некоторые утверждают, что и в наркотическом дурмане) Унгерн мог накричать, обругать, избить любого попавшегося ему под руку офицера. Может быть, это и произошло в Кеммерне. Унгерн с кем-то повздорил или просто напился до бесчувствия. Понятно, что такой факт не должен и не мог быть отражен в отрядных документах – слишком много было недоброжелателей, и любой внутренний конфликт автоматически мог стать поводом для расформирования части».

Атаман Семенов дает в мемуарах самую лестную характеристику Унгерну: «Успех самых фантастических наших выступлений в первые дни моей деятельности был возможен лишь при той взаимной вере друг в друга и тесной спайке в идеологическом отношении, которые соединяли меня с бароном Унгерном. Доблесть Романа Федоровича была из ряда вон выходящей. Легендарные рассказы о его подвигах на германском и гражданском фронтах поистине неисчерпаемы. Наряду с этим он обладал острым умом, способным проникновенно углубляться в область философских суждений по вопросам религии, литературы и военных наук. В то же время он был большой мистик по натуре; верил в закон возмездия и был религиозен без ханжества. Это последнее в религии он ненавидел, как всякую ложь, с которой боролся всю жизнь». Боролся, надо сказать, довольно оригинально – либо поколачивая тех, кто, по его мнению, ему врал, либо сразу казня их смертью.

Это вынужден был признать и Семенов, отметивший, что «в области своей военно-административной деятельности барон зачастую пользовался методами, которые часто осуждаются. Надо, однако, иметь в виду, что ненормальность условий, в которых протекала наша деятельность, вызывала в некоторых случаях неизбежность мероприятий, в нормальных условиях совершенно невозможных (дескать, нельзя нам без сирот! – Б. С.). К тому же все странности барона всегда имели в основе своей глубокое стремление к правде и справедливости.