Барон Унгерн и Гражданская война на Востоке

Понятно, почему Семенов отменил унгерновскую акцию: убийство Жанена вместе с охраной и другими союзными представителями атаману не простила бы ни Япония, ни прочие союзники, и об японской поддержке можно было бы забыть навсегда. Да и личной безопасности ни Семенову, ни Унгерну никто бы уж, точно не гарантировал. Но в рассказе Шайдицкого еще интереснее другое: и Унгерн, и Шайдицкий ведут себя точно так же, как гангстеры-ковбои в вестернах, готовящиеся грабить проходящий поезд. Да и взаимоотношения в Азиатской дивизии больше напоминают порядки бандитской шайки: круговая порука, каждый должен держать язык за зубами и беспрекословно подчиняться атаману.

Современники сразу же заметили, что и в Даурии, в Маньчжурии и особенно в Монголии, где настоящих большевиков (не членов компартии, а хотя бы сочувствующих большевистским идеям) вообще было раз-два и обчелся, начальник Азиатской дивизии склонен был объявлять большевиком любого мало-мальски зажиточного крестьянина, купца или иного обывателя, чтобы поживиться его имуществом на «законном», так сказать, основании. В результате даже кулаки нередко уходили в партизанские отряды Сергея Лазо в Забайкалье, а в Монголии большинство русских, сначала встретивших Азиатскую дивизию как своих освободителей от китайского гнета, только и мечтало потом, как бы избавиться от унгерновской власти. Борьба с партизанами шла с переменным успехом, но особых лавров Унгерн здесь не стяжал. С крахом же Омского правительства и приближением регулярных красных частей все больше забайкальцев уходило в партизаны, а из Азиатской дивизии росло дезертирство. Атаман Семенов понимал, что даже с помощью капелевцев ему Забайкалье не удержать, если оттуда уйдут японские войска. А японцы уже начали уходить в Приморье. Войска 5-й красной армии, даже без учета партизан, превосходили по численности войска Семенова вдвое, и были гораздо лучше вооружены и снабжены, в том числе за счет богатых трофеев, захваченных в Омске и Иркутске. Союзники поняли, что, снабжая белых, они, в сущности, снабжают красных, так как большая часть запасов попадает им в качестве трофеев. Многие же колчаковские и семеновские чиновники, сочувствовавшие большевикам, из идейных соображений или за деньги, передавали часть поставок партизанам. В этом подозревали, например, иркутского губернатора, бывшего эсера Павла Яковлева-Дудина.

Когда японские войска 25 июля 1920 года по соглашению с правительством Дальневосточной республики начали эвакуироваться из Забайкалья, Семенов осознал, что даже при поддержке капелевцев, составлявших две трети его армии, ему не устоять против превосходящих по численности регулярных частей Красной армии, замаскированных под Народно-революционную армию Дальневосточной республики. Поэтому в августе атаман Забайкальского казачьего войска начал эвакуацию основных сил своей армии в Приморье по КВЖД. Унгерн же в августе покинул Даурию вместе с Азиатской конной дивизией. Он решил укрыться в Монголии, освободить страну от китайской оккупации и сделать ее базой для борьбы с большевиками.

Итак, Азиатская дивизия – 9 августа, а Унгерн вместе с арьергардом – 15 августа 1920 года неожиданно для всех, за исключением немногих посвященных, покинули станцию Даурия и вскоре перешли границу Монголии. На допросе у красных Унгерн заявил, что в Монголии «действовал вполне самостоятельно». Слухи о том, что он выступал как японский агент, не имеют под собой почвы. О Семенове на допросе Унгерн сказал следующее: «Я признавал Семенова официально только для того, чтобы оказать этим благоприятное воздействие на войска».

Унгерн не был оригинален, когда выдвигал план объединения «желтой расы» в лице Великой Монголии, Синьцзяна, Тибета и Китая с восстановленной там императорской династией Цин. Он только выполнял план, разработанный и предложенный Семеновым, который гораздо более тесными узами, чем барон, был связан с родным Забайкальем и Монголией. И, по мнению Семенова, не вполне подходил для самостоятельной реализации этого плана. Ведь Григорий Михайлович, коренной забайкальский казак, наполовину бурят, свободно говорил и по-бурятски, и по-монгольски, знал и китайский язык. Главное же, атаман давно был знаком и с самим Богдо-гегеном, и со многими влиятельными монгольскими ламами и князьями и гораздо лучше барона разбирался в тонкостях монгольской дипломатии. Унгерн же, с его фанатичной приверженностью идее восстановления Срединной империи и обыкновением подгонять реальность под собственные утопии, не мог предложить монгольской верхушке, не говоря уже о широких массах аратов и рядовых лам, сколько-нибудь реалистической программы обустройства страны и уж тем более обеспечения международных гарантий ее независимости или автономии. Правда, вряд ли такой план смог бы предложить и Семенов. Но ему бы, вполне возможно, удалось бы задержаться в Монголии подольше Унгерна, а затем благополучно уйти в Маньчжурию со всем своим войском.