Барон Унгерн и Гражданская война на Востоке

Это – настоящий крик души пожилого, заслуженного генерала, волею обстоятельств оказавшегося в дивизии Унгерна и бессильного противостоять «сумасшедшему барону». А ведь Владимир Иванович Казачихин был кавалером ордена Св. Георгия 4-й степени еще за Русско-японскую войну. Он был награжден «за выдающийся подвиг самоотвержения в мае 1904 года, когда, вызвавшись на чрезвычайно опасную разведку, он проник глубоко в тыл японской армии и, наблюдая движения противника, доставил главнокомандующему два весьма ценных донесения, выяснивших направление движения главных японских сил. А перед Унгерном все равно сробел. В 1907 году Казачихин был подъесаулом 1-го Аргунского полка, там, видно, и познакомился с бароном. Унгерн давал своим подчиненным то же оправдание, что позднее Гитлер: я отвечаю за все, преступление может совершить только тот, кто отдает приказ, но не тот, кто его исполняет, даже если приказ впоследствии признают преступным. Прежде чем родилось знаменитое: «Фюрер думает за нас!» было: «Унгерн думает за нас!» Гитлер, кстати сказать, здесь существенно отличался от советских вождей, которые очень не любили, особенно публично, брать на себя ответственность за массовые убийства «классово чуждых элементов» и часто в пропагандистских целях представляли это как «народный гнев» или «инициативу с мест». Так было, в частности, с убийством царской семьи и адмирала Колчака, осуществленными по приказу Ленина, но представленные как самостоятельные решения местных властей. Да и приговор Унгерну, кстати сказать, Ленин предопределил своим письмом еще за несколько дней до начала процесса.

Казачихин в своем письме очень хорошо передает психологическое состояние подчиненных Унгерна, вынужденных проводить расстрелы и реквизиции из боязни не исполнить приказание барона, и в то же время пребывавших в постоянном страхе, что за исполнение унгерновских приказаний их может покарать атаман Семенов или какая-нибудь иная власть. Владимир Иванович не скрывает и шкурнического мотива: барон щедро оплачивал верность себе. Его жалованья хватало офицерам и генералам, выплачиваемого, в отличие от других белых частей, регулярно и, как правило, твердой валютой, золотом и серебром или ликвидными товарами, и до поры до времени служба в Азиатской дивизии обеспечивала безбедное существование.

Есть и восторженная зарисовка тех же «даурских будней», принадлежащая перу Владимира Ивановича Шайдицкого, из штабс-капитанов произведенного Унгерном сразу в полковники. Он командовал одним из полков Азиатской дивизии. Шайдицкий так описывал унгерновскую вотчину: «Даурия стала опорным пунктом между Читой и Китаем, и дивизия несла охрану длинного участка железной дороги от ст. Оловянная включительно до ст. Маньчжурия включительно. Состав дивизии: Комендантский эскадрон в 120 шашек, 3 конных полка, Бурятский конный полк, 2 конных батареи и Корейский пеший батальон. Дивизия была весьма дисциплинированная, одета и обута строго по форме (защитные рубахи и синие шаровары), офицеры, всадники и конский состав довольствовались в изобилии, жалованье получали в российской золотой монете, выплачиваемое аккуратно. Всем служащим и рабочим линии железной дороги Оловянная – Маньчжурия жалованье, также золотом, выплачивалось бароном. Ежедневно выдавалось по одной пачке русских папирос и спичек. Если попался пьяный, расстреливался немедленно, не дожидаясь вытрезвления. А кто подавал докладную о разрешении вступить в законный брак, отправлялся на гауптвахту до получения просьбы о возвращении рапорта (тут Шайдицкий преувеличивает, поскольку дальше сам пишет, что, когда он подал барону рапорт с просьбой разрешить вступить в первый законный брак, Унгерн не только разрешил, но и направил местному священнику записку с просьбой венчать молодых в пост, что противоречило церковным канонам. – Б.С.). Питался барон бараниной и пил самый лучший китайский чай и ничего другого не пил и не курил. Женат был на китайской принцессе, европейски образованной (оба владели английским языком), из рода Чжанкуй, родственник которой – генерал, был командиром китайских войск западного участка Китайско-Восточной железной дороги от Забайкалья до Хингана. Он свободно говорил также на монгольском и бурятском языках (степень владения Унгерном этими языками Шайдицкий преувеличивает, тем более что сам он их не знал. – Б.С.) …

На путях стоял длинный эшелон из вагонов 1-го класса и международного общества, задержанный бароном до прохождения своих частей. Наблюдая за жизнью в вагонах, из которых никто не выходил, зная, что барон поблизости, я стоял на перроне. Ко мне подошел барон и спросил: «Шайдицкий, стрихнин есть?» (всех офицеров он называл исключительно по фамилии никогда не присоединяя чина). – «Никак нет, ваше превосходительство!» – «Жаль, надо всех их отравить». В эшелоне ехали высокие чины разных ведомств с семьями из Омска прямо за границу…