Барон Унгерн и Гражданская война на Востоке

А реквизиции, кстати сказать, Унгерн в Даурии проводил широкомасштабные. Например, 1 января 1919 года, на станции Даурия по приказу Унгерна, тогда уже – начальника Инородческой дивизии, были задержаны 72 китайца, ехавшие под охраной чешских солдат. Благодаря чехам, их отпустили с миром, но перед этим у них было изъято более 6,5 млн рублей. А начальник войскового штаба Забайкальского казачьего войска войсковой старшина Иннокентий Хрисанфович Шароглазов в своих показаниях перед созданной правительством Колчака Чрезвычайной следственной комиссией по расследованию противозаконных действий полковника Семенова и подчиненных ему лиц, данных 20 марта 1919 года, в разгар конфликта между Омском и Читой, утверждал: «В деятельности особого Маньчжурского отряда играли большую роль так называемые реквизиции, которые процветали первое время после ликвидации большевиков и продолжаются и теперь. Приходит какой-нибудь отряд в станицу или село. Кто-либо укажет, что такой-то – большевик. Указанное лицо арестуется, подвергается порке, а его имущество реквизируется… В июле месяце (1918 года. – Б.С.) по инициативе Таскина, когда он был во Временном Забайкальском правительстве, был реквизирован бароном Унгерном по правому берегу Аргуни у жителей скот в количестве 8000 баранов и тысяча лошадей и около 400 рогатого скота. Таскин предполагал, что вырученными от продажи скота деньгами будут удовлетворены пострадавшие от большевизма. Скот этот продавался в Хайларе, но куда пошли деньги, неизвестно».

Точно так же комиссия не выяснила, куда делись свыше 6,5 млн рублей, конфискованных у китайцев, но не приходится сомневаться, что за границы унгерновского удела в Даурии они не вышли.

Сохранился любопытный отчет бывшего начальника гарнизона станции Маньчжурия генерал-майора Владимира Ивановича Казачихина, адресованный особой следственной комиссии по реквизициям и датированный второй половиной 1920 года. По распоряжению Хорвата Казачихин был посажен в тюрьму в Харбине по обвинению в злоупотреблениях в бытность на станции Маньчжурия, и теперь пытался оправдаться. Он, в частности, писал, сваливая всю ответственность на Унгерна: «Жалование мы получаем только от барона, да и мне было приказано изыскать источники, откуда брать его, ввиду хронического безденежья у барона Унгерна в дивизии.

Теперь скажу о бароне Унгерне – человеке живого дела, боевом, органически не терпящем никакой канцелярии и бумаг, бросающем их в печь или жгущем, как тормозящие живое дело. Он приказал все бумаги отправлять в Даурию, которые шли из Читы ко мне. Достаточно посмотреть на его канцелярию. Чины от начальника штаба до писарей включительно менялись, как в калейдоскопе. Долго сидеть – надоедает писать. Станешь просить предписание – в ответ: «Вам бумагу – хорошо, Вам пошлют бумаги целый пакет». Такой ответ получил и полковник Шарыстанов – живой свидетель. Барон все на словах приказывает, и всегда мне говорил, что не я главное лицо во всех этих реквизициях, а он, барон, и за все ответит, а я лишь потому подписываю, что живу в Маньчжурии, где находится товар, и что я раз получаю жалованье, то обязан не разговаривать, а исполнять. Именно он приказывал реквизировать товар, принадлежащий бывшему Омскому правительству, как никому не принадлежащий. На мои рапорта я или вовсе не получал ответа, или через офицеров, и вообще писание велел сократить, так как всю ответственность он берет на себя. Затем он велел избавить его от хозяйственных вопросов, а с этими вопросами обращаться к коменданту дивизии, полковнику Краснокутскому, и исполнять его все просьбы, так как у барона очень много дела. Чтобы ближе познакомиться с поручением барона, хотя с одним, я укажу на телеграмму № 2741, где барон просит достать 6 500 000 руб., скорей пойти в день, разрешая мне продать все что угодно и как угодно, но только скорей, и уже приехал офицер за деньгами. Этим он брал ответственность за какой угодно грех.