Баронесса Настя

На мгновение Пряхин вообразил, как бы расхохотались друзья — те счастливчики, что сейчас летают на истребителях, — что он в своём боевом полёте будет трубу на немцев кидать и паклю горящую развешивать, — повалились бы со смеху. Такое он и во сне кошмарном вообразить не мог.

Отошёл в сторонку, прилег на пожухлую осеннюю траву, задумался. Механик с серьёзным видом смолил туго связанную в узлы паклю, прикреплял к ней парашютики, укладывал в банки. «А как зажигать будет?» — думал лейтенант о штурмане, и хотел было по праву командира сказать механику, что опасная, мол, это затея — с огнем в воздухе играть, но сообразил: «Не впервой тут им, чай, они уж приспособились». И вообразил, как зажигалкой воспламеняет штурман факел, бросает его за борт. «И с трубами они… наладились».

И решил ни во что не вмешиваться, а принять безропотно все игры, тут заведённые.

После обеда штурман завалился спать. Натягивая на себя кожаный реглан, он как бы между прочим заметил сидевшему на топчане Владимиру:

— Вы тоже… ложитесь. Тут у нас ночью почти все работают.

Топчан сколотил из двух чурбанов и одной широкой доски лётчик, не вернувшийся с задания. Владимир растянулся на нём, укрылся шинелью, — реглана у него не было, — и тотчас заснул. Во сне видел самолёт, летевший над полем боя; летел он не по–людски, а боком, на одном крыле, и лётчик стоял на капоте двигателя и размахивал длинной трубой. Внизу же вместо немцев бегали стайки ребят, показывали на самолёт и смеялись, смеялись очень громко и что–то говорили, — над самым ухом, и даже дёргали за руку: «Ночью мы летаем. Привыкайте, лейтенант!»

У изголовья стоял командир эскадрильи и чему–то смеялся. Штурман посвечивал фонариком над картой, уточнял маршрут.

— Они тут в районе Ладош наступление готовят, — говорил командир, — так мы им, сукиным детям, ни часа отдыха не дадим. Все ночи летать будем. Вы на карте школу и три сосны пометьте, тут они штаб корпуса разместили. Вам задание: в распыл его пустить.

Наклонился над планшетом Владимира. Показал на изгиб озера.

— Тут школа — видите? Это цель. Пометьте красным карандашом. Вы на них бомбы, потом эрэски, и как увидите бегущих немцев… — в чём мать родила, как тараканы, — вы их тогда трубой по башке. А?..

И комэск снова засмеялся.

Штурман чертил маршрут. Чертил он небрежно, без линейки. Пряхин же наносил линии аккуратно, он во всем любил точность и красоту. У него была линейка и, кроме чёрного карандаша, в планшете, в специальном гнезде, торчал хорошо заточенный красно–синий карандаш.

Полёт был назначен на полночь — время, когда жизнь в окопах замирает, а над линией фронта то тут, то там взлетает в воздух шальная ракета и её змееподобный хвост чертит по небу свой трепетный искрящийся след.

Оставалось полтора часа до вылета. Владимир прилёг на свой топчан, но сон к нему не шёл, и он, решительно поднявшись, стал не спеша одеваться, прилаживая шлем, очки, летную сумку. Проверил пистолет и две обоймы к нему. И когда всё было готово, шагнул за порог землянки.

Аэродром жил своей обычной боевой жизнью. Где–то на краю лётного поля рокотал мотор самолёта, в другой стороне с неба «валилась» вернувшаяся с задания машина. Огней не было, и знаков на посадочной полосе Владимир не видел, — с тревогой подумал: «Взлететь–то взлечу, а как садиться буду?..» Но потом, приглядевшись и освоившись с темнотой, увидел на лётном поле красные огни. Они как волчьи глаза, мерцали в ночи, показывая лётчикам направление взлёта и посадки. Где–то на краю поля методично постукивал движок — видно, передвижная электростанция.

Владимир держался правой стороны поля. Здесь в ряд, на порядочном отдалении друг от друга, стояли три машины. Лейтенант шёл к дальней из них, — то была его «тройка».

Под крылом возились штурман Чёрный и механик Трофимов. Они подвешивали длинную трубу. Один конец крепили к крылу, а другой к хвостовому оперению.

— А если сорвется на взлете? — с плохо скрытой тревогой спросил командир.

— Не сорвётся, — сказал штурман. — Мы сделали зажимы, у нас отлажено. Вот смотрите: я дергаю за веревочку, и — труба летит. Внутри срабатывает взрыватель — его изобрёл наш механик, — и труба летит, кувыркаясь в воздухе, и — горит.

Пряхин не понимал, как устроен взрыватель, почему труба будет гореть в воздухе, но догадался: в нее набито тряпье или пакля, и все это обильно смочено бензином и мазутом. Было опасение, что от трубы загорится и самолёт, но он боялся показать свой страх и вопросов не задавал.

Штурман пояснял:

— Труба наша долго в воздухе болтается, а если ветер, так и летит над окопами. Немец–то спросонья, думает, что конец света пришел.