Баронесса Настя

Старший лейтенант Черный то обстреливал лес из автомата, то бросал гранату, — и это также входило в сценарий спектакля, а когда труба осталась далеко позади, штурман стал кидать на лес какие–то шарики, которые вспыхивали бенгальскими огнями, сыпали снопы искр и освещали кроны деревьев, оставляя в тени самолёт.

Владимир вспомнил, как комэск давал задание экипажам: самолёты должны вылетать через каждый час и, кроме конкретной цели, пролетать над линией расположения танков, устраивая им ночные «концерты».

И ещё он слышал, что у каждого припасены свои гостинцы и что в эскадрилье налажено соревнование в изобретении «сцен» и «номеров», способных лишить немцев ночного отдыха.

Быстро летит самолёт, но, кажется, в полёте ещё быстрее летит время.

Не успел Владимир опомниться и осмыслить все детали полёта, как внизу под левым крылом показалась голова «спящей собаки», — так выглядело небольшое озеро, за которым начинался березняк и за ним — аэродром. И вот на земле слабо засветилась линия красных огней — направление посадки. Владимир сбавил газ и мотор закашлял, и хлюпал, словно погружался в воду.

Через минуту Пряхин посадил свою «тройку» и рулил на стоянку.

Комэск встретил его вопросом:

— Ну, как?

Пряхин отрапортовал:

— Бомбы попали в цель, ракеты — тоже.

— Хорошо. А теперь отравляйтесь спать, очередь пришла моя.

И нырнул в темноту. Ближе к утру она становилась непроницаемой.

В землянку Пряхин входил вслед за штурманом, — сам бы не нашёл её, а чуть коснулся лежака, тотчас мертвецки заснул. Разбудил его девичий голос:

— Ну, ну, просыпайтесь. Идите на обед, а из столовой — ко мне, в медицинский пункт.

— На обед? А разве уж время?

— Да, время. Вы спали, как сурки, почти весь день. Командир не велел вас будить, сказал, что ночью вы хорошо поработали, мол пусть отдохнут.

Пряхин сбросил с себя одеяло и шинель, запустил обе пятерни в волосы и поднял глаза. Перед ним стояла девушка в сержантских погонах, в одной руке держала пилотку, в другой — белый халат, улыбалась.

— Я медицинская сестра, ко мне заходите сразу же после обеда. Слышите?

— Слышу, не глухой. А зачем?

— Посмотрим вас, заведём карточку, будем наблюдать.

— Наблюдать?

— Да, наблюдать. Мы всех наблюдаем. Вы же свою машину наблюдаете, и чините, когда нужно. Мы тоже… должны знать, как вы и что с вами.

Снова он посмотрел на сержанта, теперь уже пристально. Это была совсем юная девушка в шинели, из–под которой виднелась серебристо–серая коверкотовая гимнастёрка. Такую носили офицеры. Серые с зеленью глаза были широко раскрыты и смотрели так, как смотрят взрослые на забавных малышей. Дети ещё ничего не делают, но от них ждут каких–то смешных проделок.

«И чего лыбится…» — подумал Пряхин, проводя ладонями по лицу и приглаживая торчащие во все стороны волосы.

И ещё подумал: «Чего стоит? Шла бы уж».

Но девушка не уходила.

— Меня зовут Настей. А вас?

— Владимир. У меня ничего не болит.

— И хорошо, что ничего не болит. Мы вас просто посмотрим. Нам карточку завести надо.

Сказав это, повернулась и пошла. Владимир смотрел ей вслед, и долго ему светили серо–зеленые глаза и ямочки в углах губ, и жаром пышущие щёки.

Владимиру пришла мысль: «Тут в неё все влюблены».

Шёл по краю летного поля и продолжал думать о сестре.

В столовой у окна сидел и поджидал его штурман.

— Слышь, командир, — заговорил он, — а здорово мы слетали. Штаб вдребезги разнесли. Начальник штаба со своим помощником заживо сгорели.

— А как вы узнали?

— Армейская разведка доложила.

— A-а… Хорошо. Первый блин, а ишь, — не комом.

Пряхин почувствовал прилив радости и удовлетворения. Такое чувство он испытывал, когда сбивал самолёты. «Уничтожен штаб танкового корпуса, есть убитые и, наверное, раненые, сгорел сам начальник штаба, видимо, генерал. И все это за один вылет, за одну атаку. Вот тебе и фанерная этажёрка! Если и дальше так пойдут дела, тут немцам много можно хлопот доставить».

И вот что важно: не так всё было трудно и почти совсем не опасно. И взлёт, и посадка, и весь полёт, и даже атака… Двадцать–тридцать минут в воздухе, — и нет штаба корпуса, — продолжал удивляться Пряхин, — а сверх того ещё и сделали переполох по маршруту. И нет тебе ни зениток, ни истребителей! Вот ведь она штука какая, если летать ночью.

С такими приятными мыслями входил Владимир в землянку медпункта. Здесь его лучезарной улыбкой встретила Настя.

— А что это вы всё время улыбаетесь? — спросил он и тотчас осёкся, понимая, что вопрос не очень умён и не очень кстати. Настя же продолжала улыбаться и делала вид, что не замечает его бестактности и смущения.

— Я всегда такая! Мне ещё мама говорила: не пойму, девка, чему ты всё время радуешься. А я, видно, радовалась тому, что живу на свете и мне так хорошо.

Указала на стул и села рядом. Заглянула в глаза:

— Болит что–нибудь, беспокоит?

— Нет, ничего не болит! — раздражаясь и будто с досадой, ответил Пряхин.

— Вот и славно! Мне здоровые лётчики очень даже нравятся.

И Настя стала заполнять медицинскую карточку.

— А разве бывают больные лётчики?