Идеи Фонтсере не ограничивались парком. Арочные пятиэтажные жилые здания, которые смотрят на парк с другой стороны Пассейч де Пикассо, тоже были частью его плана, и нет сомнений в том, что он хотел, чтобы, глядя на Дом теней и другие парковые постройки, вспоминали и его проект знаменитого рынка Меркат дель Борн, что в пяти шагах ходьбы от парка. Особое значение имеет «прихожая» парка, известная в то время как Сало де Сант-Жоан, а теперь — как Пассейч де Луис Компани, «Зала», через которую пешеходы попадают с Пассейч де Сант-Жоан ко входу в парк. Это пространство было огорожено чугунной балюстрадой с массивными урнами, отлитыми на заводах Бонаплата (и опять-таки, некоторые считают, что к дизайну приложил руку Гауди). Первоначально там стояли на постаментах семь бронзовых статуй каталонских героев. Пять из них, включая Волосатого Гифре, Рамона Беренгера 1 и хрониста Берната Десклота, переплавили в 1937 году по приказу франкистского правительства в огромную Богоматерь на крыше новой церкви Мерсе: прекрасная аллегория судьбы каталонизма под пятой централизма. Только статуя Рафаэля Касановы-и-Комеса остается там, куда ее перенесли — на Ронда де Сант-Пер.
Никто не может сказать, что парк Сьютаделла, такой, каков он сейчас, отличается единообразием. Он больше похож на коллекцию символов, разбросанных на фоне пейзажа, сочетающего в себе элементы английского сада, рощи, французского регулярного парка и увеселительного парка — очень неоднородного, но весьма приятного. Собранные здесь растения не представляют особого интереса для ученого-ботаника, но это не имеет значения для веселых стаек детей, скачущих туда-сюда, как волнистые попугайчики, или для влюбленных, бродящих, взявшись за руки, по берегам здешних прудов. Иногда, особенно осенью, этот пейзаж приобретает особое очарование, несколько эксцентричное и слегка окрашенное печалью. Он не слишком изменился с тех пор, как Хосеп Пла описывал его, вспоминая свою юность:
Парк казался пустым, хотя в конце аллеи показывались иногда люди: грустный, скучающий по дому солдат, господин, бредущий без дороги, парочка… Я сел на скамейку. В нежном, сладостном свете дня глухой городской шум тек мимо подобно медленной сонной реке. У меня в кармане была книга, «Вертер» Гете… По главной аллее ехала повозка, запряженная лошадьми. В ней сидела пожилая дама, старомодно одетая, густо напудренная, с крошечными глазками. Через некоторое время на скамейку напротив моей сел молодой человек со спутанными волосами. Он был неряшливо одет, сутул, задумчив. Я предположил, что он анархист. В те времена всякого, кто так одет, сочли бы анархистом. Он открыл книгу и стал читать. Я без труда понял, что это «Вертер» Гёте — то же издание (0,60 песет), что и у меня. Мы переглянулись, но не нашли что сказать друг другу. Больше этот человек не казался мне анархистом.
В конце 1880-х годов парк Сьютаделла претерпел резкие и значительные изменения. Он был избран местом Всемирной выставки 1888 года в Барселоне, которая изменила всю прибрежную часть города, и не только. Политиком, ответственным за это событие, за событие-прототип 1929-го и, возможно, 1992 года, тем, благодаря кому Барселона залезла в долги, но зато стала более или менее заметна на карте Европы, был ее мэр, либеральный монархист по имени Франсеск де Паула Риус-и-Таулет (1833–1889).
Риус-и-Таулет идеально подходил для того, чтобы начать «раскрутку», популистское мероприятие, в которое превратилась выставка 1888 года. Он был консервативным оппортунистом, полным энтузиазма, огня и обличительного пафоса. У него, по меткому техасскому выражению, «На шляпе поля шире, чем земля». Он продержался на посту мэра Барселоны четыре срока: 1872–1873 годы (освобожден от должности Первой республикой), снова вернул себе должность в 1874 году (после реставрации), в третий раз управлял городом с 1881 по 1884 год и наконец в четвертый — с 1885 по 1889 год. Риус-и-Таулет был политическим долгожителем, но затеянной им же самим выставки «не пережил». Дородный, с длиннющими усами, которые, как шутили остряки, мешали ему выходить из экипажей, — мечта карикатуриста, Риус умел убеждать и, как многие, кто умеет убеждать, был падок на лесть. Больше всего он любил крупные проекты и жаждал поставить на город свое личное «клеймо». Он был живым воплощением напористого, самоуверенного,
Идея Всемирной выставки первоначально принадлежала не ему, хотя он очень быстро ее присвоил. Она исходила от галисийца Эухенио Серрано де Касановы. Серрано де Касанова, бывший солдат и неудавшийся священник, воевал на стороне карлистов, а когда те потерпели поражение, уехал в Париж и занялся курортами с целебными водами. Он познакомился с испанской делегацией в 1876 году на выставке в Филадельфии, а также свел знакомство с архитектором, который проектировал некоторые временные постройки для Всемирной выставки в Антверпене в 1884 году.