Барышня. Нельзя касаться

Свернувшись калачиком на заднем сиденье, укрытая тоненьким плюшевым пледом, подложив под голову толстовку Марка, я слушала, как он ругается, поливая водой из бутылки и затирая какой-то тряпкой грязь на моих штанах. Вяло думала о том, что я, в принципе, могла это и сама сделать… но даже не пыталась подняться — лежала и улыбалась. Столько чувств и эмоций переполняло меня, столько мыслей, буквально перебивая друг друга, роились в голове, что ухватиться за какую-то одну, вычленить что-то определенное, всё никак не получалось. Думалось, конечно, о том, что со мной только что случилось…

Я была уверена и в те мгновения, на лугу, и сейчас, что одно мое слово, одно движение, намек даже, что я не хочу, что мне не нужно, мне неприятно, и Марк ни за что не стал бы меня трогать! Он бы сразу меня отпустил! Да только я сама хотела этого!

Единственное, что точно понимала — ЭТО было совсем не то, что делали со мной когда-то те люди. ЭТО было абсолютно иначе. Я не могла сравнивать, потому что… назвать-то можно одним словом, но по сути… По сути, тогда меня использовали как вещь, как куклу. Сейчас меня любили! Тогда меня брали, не считаясь с желаниями и чувствами. Сейчас мне дарили удовольствие, прислушиваясь к каждому вздоху так нежно, так трепетно, что я себя королевой чувствовала, которую… обожает ее верный паж!

Снова стало смешно! Ход моих странных мыслей привел к тому, что появление Марка в салоне автомобиля я встретила еле сдерживаемым хихиканьем. Старалась не смеяться — подумает же, что с ума сошла! Но… я испытывала такое нереально огромное облегчение, мне было так хорошо, словно с плеч сняли камень, много лет придавливавший к земле, и теперь я распрямилась и сумела вздохнуть полной грудью! А еще мне хотелось, каким угодно способом, взаимодействовать с Марком — говорить с ним, смотреть на него, трогать его. Мне хотелось не только понимать, что он рядом, но и иметь доказательства этому! Во мне искала выход нереальная нежность к нему — я не знала, как ее проявить, что с нею делать. И еще много-много разных чувств, как пчелиный рой, кружились внутри. И это все, наверное, называлось счастье…

Марк мое шутливое настроение явно не мог себе объяснить — когда, включив свет в салоне, он повернулся всем корпусом ко мне, я увидела озабоченность в карих глазах:

— Катя, очень тебя прошу, ответь мне, только без шуточек, пожалуйста! Как ты себя чувствуешь?

— Как? — счастье, перекувыркнувшись внутри, радостью ударило о ребра — он волнуется обо мне! — Я себя чувствую, как… как-то странно. Сама не знаю! Мне смеяться хочется! Шутить!

— Истерика, что ли? — еще сильнее нахмурился он и тяжело вздохнул.

Что-то теплое и большое, искрящееся невероятными красками, рвалось изнутри, и я, не умея этого сдерживать, обхватила его лицо ладонями, всмотрелась в самую глубину глаз и сказала очередную глупость:

— Какой же ты красивый! Просто потрясающе красивый… Откуда ты такой взялся? — потом смутилась и опустила глаза, собираясь убрать и руки. Да только Марк тут же закрыл своими ладонями мои и рассмеялся:

— Из твоих снов?

…Спустя полчаса, убаюканная тихим гудением мотора, насмотревшаяся вдоволь на мужской профиль, сосредоточенно следящего за дорогой Марка, я задремала…

62 глава. Катя

Сначала была экскурсия по классам, потом — обед в школьной столовой, которой Виктор Антонович особенно гордился — нигде, ни в одной другой сельской школе, такого, чтобы учащихся кормили, не было. Он так воодушевленно, с такой гордостью, рассказывал о своём детище, что даже Катин отец, человек спокойный и хладнокровный, заразился его восторгом — сверкал глазами из-под своих широких бровей и приговаривал:

— Ну, вы и напридумывали! Ну, и дела!