Рашильд
Башня любви
I.
Уже в третий раз вызывало меня начальство. Когда я явился в Управление Порта то меня почти сейчас же ввели в контору, не заставляя долго ждать на этих проклятых скамьях, о которых моя спина, кажется, никогда не забудет.
Я, как сейчас, вижу эту комнату, окрашенную в желтый цвет, полную больших „говяжьих
мух, жужжащих над чернильницами. В ней было жарко несмотря на открытое окно, через которое виднелась гавань со всеми судами, переваливавшимися с бока на бок, точно утки, благодаря сильному западному ветру.В конторе находилось двое господ: один сухощавый и маленький, другой короткий и толстый.
Шапка на коротком толстяке была вся расшита галунами.
Худощавый разглядывал свои ногти.
Молча перебирали они какие-то бумаги и рассматривали меня исподлобья, как осматривают бочки, чтобы узнать нет ли течи.
Я стоял перед ними, вытянувшись.
Мне было страшно.
Точно в день отплытия в мое первое плавание.
Я не мог порвать глаз от моих сапог, только что наваленных, которые, однако, уже давно просили каши. К счастию, эти господа должны были получить хорошее впечатление от моего костюма. На мне была новая непромокаемая форменная коричневая куртка, вся блестящая, холщовые штаны, обшитые внизу кожей и я, только что купил на базаре в Бресте прекрасный синий берет с помпоном — широким и толстым как капуста.
Они перелистывают, перелистывают бумаги, а я верчу, верчу свой берет... Это могло бы продолжаться очень долго, как вдруг короткий толстяк, тот, который был больше обшит галунами, главный в конторе, спросил меня:
— Это ты — Жан Малэ?
— Так точно! Это именно я! ответил я очень вежливо, так как прекрасно соображал, что нельзя разговаривать как попало в этой офицерской каюте.
— Мы выбрали вас, молодой человек, из десяти кандидатов и надеемся, что нам не придется раскаиваться в этом выборе.
— Вы назначены на
„А! Так это из-за
— Вы очень молоды, — заметил маленький сухощавый, — вам еще нет тридцати лет.
Он гладил бороду и все время разглядывал свои ногти; можно было подумать, что он ищет у себя вшей.
— Я постараюсь состариться,—ответил я, улыбаясь.
— На
Я знал только одно, что я страшно доволен.
— О! — ответил я учтиво, — сидеть посреди моря неподвижно или болтаться вдоль его, все равно приходится питаться сухарями да солониной. Я не боюсь ни работы, ни лишений, мне таки пришлось их испытать не мало.
— Вы были механиком на пароходе, которым командовал капитан Дартич во время его экспедиции на восток?
— Точно так.
И я стал во фронт.
Он просматривал мои личные бумаги. Я узнал в его руках свой школьный аттестат и свидетельство моего последнего плавания.
— У вас, кажется, не особенно хороший характер?
Ну! Так и есть... это моя ссора со вторым машинистом, в тот знаменитый день, когда я был пьян, как стелька. Подумать только: за один пьяный день тебя упрекают всю жизнь!
— Весьма возможно,
Я таки посидел в тюрьме, больше чем заслужил; и, тотчас же прикусив язычок, прибавил: впрочем, чего там, так и надо было.
Ладно, ладно, — заметил маленький сухощавый.— Вот ваши бумаги. Они в порядке. Вы отправитесь на ваш пост завтра. Кстати, на счет того, кого вы замещаете, компаньона старого Матурена Барнабаса, он умер...
— Очень вам благодарен, — ответил я смущенно.
Не трудно поверить, что я совершенно ничего не понимал. Наконец, какое мне дело до их неурядиц с этим стариком? Я только что вернулся из китайских вод и моим главным желанием было не болтаться больше в каботажном плавании. Я вдосталь начихался в их угольном трюме в течение семи лет. Пришло мое время пустить корни на