Башня любви

Я посмотрел на балкон, на зубцы кругового коридора, прислушался на мгновение к рыданиям арфы, струнами которой были веревки, притягивающие и сдерживающие лебедку со всеми ее приспособлениями. Все было, как следует! Наши лампы горели спокойно и ярко, резервуары их были полны. Без всякого сомнения я мог завалиться спать! Старик проснется когда надо: двадцатилетняя привычка заставляет исполнять свои обязанности даже против воли.

Я улегся совершенно одетый (усталость взяла свое!), заботливо притворив дверь, ведущую к фонарю. Несмотря на это было светло, как днем. Лучи вместе со страшным жаром проникали через трещины двери. Это были ниточки света, которые танцевали, переплетались, носились, щекотя мне щеки точно мушиными крылышками. Это так меня раздражало, что я повернулся лицом к стене. Там я увидел фотографию моей бывшей возлюбленной, моей малютки чернокожей и, улыбаясь ей, начал понемногу засыпать... Что это, сплю-ли я уже, как следует, или грежу, проснувшись?

Я слышу женское пение!..

Сначала оно было тихое, тихое... Из глубины башни неслись слабые звуки, точно какая-то девушка поднималась по лестнице, мурлыча мотив неизвестного вальса. Затем песня стала громче, можно было различить слова... Голос приближался, больной и безнадежно грустный, голос от которого переворачивалось сердце. Мне было очень тяжело его слышать.

Я старался окончательно проснуться и не мог. Я был точно привязан к нему этими проклятыми нитками света. Мне было жарко, на лбу выступил пот.

А она все поднималась.

Дверь, выходившая на лестницу,открылась. Узнав крадущиеся шаги старика, я с трудом раскрыл глаза. Он двигался, волоча, по своему обыкновению, руки; голова была наполовину закрыта фуражкой с наушниками из шерсти, два больших клочка волос висели вдоль его челюстей.

У этого старика вместо ночного колпака имеются... Ночные волосы? Это забавно.

Я сел и закричал:

— Что, товарищ, ветер свежеет!

Так нам придется вдвоем дежурить эту первую ночь?

Он ничего не ответил.

Женский голос следовал за ним.

Мне казалось, что я слышу песенку, с которой провожают на кладбище издохшего черта. Ковыряя мизинцем в ухе, чтобы прочистить его, так как, без сомнения, у меня в нем застряли отзвуки кошмара, я прибавил:

— Тут имеются дамы?

Недурная комедия. Вот если бы догадалось начальство...

Познакомьте меня с хозяйкой. Я бы не отказался поболтать с ней немножко!

И я хотел засмеяться.

Старик повернулся, покачивая своей отвратительной головой умирающего.

Это он пел!..

Я вскочил точно мне дали по шее.

Да, это он — старый Матурен Барнабас, главный смотритель маяка Ар-Мен — пел женским голосом. Я думаю, что начальство об этом тоже не догадывалось.

— Ну? — вырвалось у меня.

Больше я ему ничего не сказал, так как у меня-то не было никакого желания распевать. Может быть, на твердой земле я бы уже и держался руками за живот от смеха! Но на верхушке башни, где ветер выл совсем иную жалобу осужденного на вечные муки, мне было не до того, и сердце в груди остановилось.

Он пел про себя, сжав тонкие губы, как иногда маленькие музыканты из Оверно повторяют с закрытым ртом последние звуки своего примитивного инструмента.

У-у-у... и... и...

Лилось тихо, тихо и как будто исходило совсем не оттуда.

Я все еще искал женщину, молодую и красивую сожительницу этого старого черта.

Старого? При полном свете маяка он вовсе не был таким...

Он открыл другую дверь моей комнаты и направился к лампам все тем же волочащимся ритмическим шагом, характерным шагом тех, кто привык по ночам взбираться на вахту, шагом бесконечно усталым и размеренным, шагом, который вырабатывается кружением в течение долгих годов по внутренней спирали. Движение бедром — одна нога ставится на следующую ступеньку; другая — опускается рядом с ней и опираясь твердо пяткой.

Бедром — пяткой...

Они должны вспоминать палубы прежних кораблей, боковую качку первых больших рыбачьих суден... И они идут на огонь с глазами, уже покрасневшими, плачущими кровью, потому что они видели, как танцует пламя...

Матурену было не более пятидесяти. Его уродовало полное отсутствие бороды и вообще какой бы то ни было растительности на лице. Оно было совершенно голое! Короткий нос, вздернутый до того, что было видно содержимое, и красноватая щель рта, как будто явившаяся результатом привычки пить, только увеличивали его сходство с мертвой головой.

— Ах, черти бы его побрали! — сказал я про себя, — нужно будет выяснить эту историю. Где это он научился так голосить, этот старик?

Я поднялся, расшатался и пошел за ним вслед.

Вместо того, чтобы пройти стеклянной галереей он двинулся в круговой коридор. Я за ним; конечно, нельзя же мне было отступать, идя за моим старшим. Однако, ему было не особенно трудно держаться там: он двигался почти на четвереньках. Цепляясь за зубцы, то руками, то ногами, он передвигался с легкостью краба, скользящего по покатому склону скалы.

Что касается меня, то я едва дышал, во-первых, из-за этой песни, а затем из-за ветра, который все крепчал.