Башня на краю света

— Я боюсь, фрёкен Лунд будет недовольна, — сказала она и убедилась, что он умеет улыбаться.

— Боюсь, что так. Я даже почти уверен, что она будет против. Фрёкен Лунд питает непоколебимое уважение к экспертизе, хотя что это, собственно, такое?.. Но я постараюсь ее уговорить. Согласны?

— Да, — отвечала она, потому что всегда отвечала «да», сидя вот так за столом перед кем-либо из них. Она была в полном смятении. У нее даже мелькнула мысль, что, может быть, это тот самый интернат, где Джимми и следует впредь находиться…

Фрёкен Лунд, естественно, не согласилась с решением директора. Что она и высказала коротко и категорично, когда они уже сидели в поезде и ехали в интернат, чтобы забрать Джимми. Совсем не вовремя, с ее точки зрения.

— Совершенно нереалистическая идея, — сказала она. — Разве он может сейчас войти в норму? Это должно было произойти гораздо раньше. Ничего из этого не выйдет.

И она снова уткнулась в захваченную в дорогу книжку. Фрёкен Лунд была не из тех, кто чувствует себя обязанным занимать клиента разговором во время случайного совместного путешествия, и не из тех, кто даром тратит время: она сосредоточенно читала, методично переворачивая страницы, ничуть не располагая к дальнейшим расспросам.

А фру Ларсен сидела и боролась с собой, и все тот же старый вопрос, который ей столько раз хотелось задать, вертелся у нее на кончике языка, но она снова и снова проглатывала его, потому ли, что подходящий момент был упущен, или потому, что о таких вещах не спрашивают. Даже если сидишь с человеком наедине в купе вагона.

Капля ударилась в оконное стекло и скатилась вниз, оставив за собой дорожку. Потом другая. Потом застучал частый и упорный дождь, и фрёкен Лунд обернулась к окну и совсем обыденно, по-человечески заметила, что, пожалуй, непогода разыграется, и добавила с чуть заметной укоризненной улыбкой, что одеты они совсем неподходяще.

— Да, — сказала она, кивнула и покачала головой и вдруг услышала свой собственный вопрошающий голос: — А что… куда делся Дункер?

— Дункер? — переспросила фрёкен Лунд, наморщив лоб. — Ах, Дункер. Вообще-то не знаю. Он уехал. Наверное, получил работу где-то в другом месте. А что?

— Он был такой симпатичный, — сказала она и испуганно покраснела: вдруг фрёкен Лунд подумает, что ее-то она не находит особенно симпатичной, а ведь это не так, она ведь тоже… ну не то чтобы очень симпатичная, но в общем… Нет, не надо было спрашивать. Никогда не надо задавать вопросов.

Фрёкен Лунд внимательно посмотрела на нее.

— Да, я знаю, он производит такое впечатление. Пожалуй, он даже чересчур симпатичный. Но ничего более. — И без перехода продолжала: — Я очень разочарована в директоре. Столько я слышала хорошего о нем и его методах, а он взял да выкинул такой номер. Очень жаль, что я выбрала именно этот интернат. Не верю я в его затею и боюсь, что я все-таки права.

А Дункер? Согласился бы он с решением директора?

Дункер, который приносил к кофе пирожные, который помогал Джимми с уроками и несколько раз брал его покататься на машине и не видел ничего страшного, если мальчишка что-нибудь стащит раз-другой, подумаешь, какое несчастье! Дункер, с которым она однажды так вот сидела и разговаривала о том, о чем ни с кем нельзя говорить, о самом стыдном, о том, что и высказать-то невозможно, что всегда прячешь и о чем все равно все знают. О глупости и о том, каково это — быть глупым.

Она рассказала ему о том первом случае, когда учитель Джимми пришел к ним домой, чтобы сообщить им, что Джимми плохо успевает и желательно было бы перевести его в спецкласс. Муж тогда был ужасно огорчен и разочарован — он же всегда так гордился мальчиком.

— Чем огорчен, фру Ларсен? — осторожно спросил Дункер.

И таким было облегчением высказать ему все прямо, без уверток и оговорок.

— Тем, что он глупый, чем же еще.

Дункер медленно покачал головой.

— Что вообще значит быть глупым? Что вы сами под этим разумеете?

— Ах, Дункер! — Она безнадежно махнула рукой.

— Нет, вы мне ответьте. Что такое, по-вашему, глупость? И что такое этот самый ум, которого от нас от всех вечно требуют? В чем он должен проявляться?

И не дождавшись от нее ответа:

— Разве это несчастье, если мы одарены по-разному, если так называемые умственные способности у разных людей развиваются в разном направлении? Разве это не к лучшему?

Она не могла отделаться от впечатления, что сейчас он-то как раз и говорит глупости и что сейчас они дальше друг от друга, чем когда-либо прежде.

— Хорошо вам говорить, — сказала она. — Вы же не знаете, что это такое.

— А что это такое? Объясните мне.

Нет, это было выше ее сил. Даже Дункеру, который так хорошо к ней относился, она не могла объяснить, что это такое. Каково это — терпеть снисходительные усмешки, чувствовать, что тебя игнорируют, что всем с тобой скучно. Когда перед глазами у тебя только спины, когда обращаются к кому угодно, только не к тебе.