То есть, в целом, всё у Оли Рябининой было хорошо, вернее, было бы хорошо, если б не Ника Савельева, которая прилагалась в нагрузку к Вере Ледовской и, соответственно, вместе с Верой ко всей Олиной жизни.
— Ну ты чего, не слышала что ли? Сходи, посмотри, открылось уже кафе.
От повторного Вериного окрика Оленька вздрогнула, почувствовала, как на лицо наползает растерянность, но она быстро справилась с собой и выдавила улыбку.
— Да, сейчас, девочки.
После занятий Вера притащила её на детскую площадку, одну из тех, которые были сооружены на входе в парковую зону общественного этажа. По выходным здесь было полно детей, но сегодня площадка пустовала, только на верёвочных качелях сидела Ника Савельева, слегка покачиваясь и задумчиво ковыряя ногой потёртый и задравшийся в нескольких местах старый ковролин. Зачем Вера позвала Олю с собой, было непонятно, вряд ли и сама Вера могла бы ответить на этот вопрос, потому что сейчас Оля Рябинина им явно мешала — это было заметно по недовольному взгляду Савельевой, который та и не думала скрывать, — и Вера поспешила избавиться от Оленьки под первым попавшимся, совершенно дурацким предлогом. Впрочем, как и всегда: Вера Ледовская никогда особо не задумывалась ни над предлогами, ни над тем, насколько некрасиво или обидно это выглядит. Для неё, Оленьки, обидно.
И всё же Оля Рябинина послушно отошла в сторону от детской площадки, завернула за угол и направилась в сторону кафе.
Оно уже было открыто, но возвращаться назад Оленька не стала. Она уселась за один из столиков, подготовленный для посетителей, раскрыла меню, быстро пробежалась глазами по знакомым строчкам и отложила в сторону. Официанты к ней не спешили, две девушки ещё накрывали дальние от окна столы, а третий официант, молодой парень, стоял у стойки и о чём-то весело болтал с барменом.
Если бы они сидели сейчас здесь втроём, она, Вера и Ника, этот красавец с томным бархатным взглядом и ярким румянцем на смуглых щеках уже стоял бы у их столика, рассыпаясь шуточками и комплементами. Так было всегда: на Веру или на Нику он реагировал мгновенно, а её словно не замечал. Почему — Оленька не понимала. Она была хорошей девочкой и, мало того, она была красивой девочкой, аккуратной, улыбчивой и вежливой, намного привлекательней Веры Ледовской, которая хоть и переросла свою детскую угловатость, но красавицей так и не стала, и уж намного красивей Ники — рыжей, веснушчатой и большеротой.