Башня Сююмбике (СИ)

  Напротив, нужно быть хорошим мусульманином вопреки "Аль-Каиде". Аллах рассудит, кто был лучше, я или Бен Ладен. Мои размышления смотрятся чересчур наивными? Да, я думал душой, а не головой, поэтому не всегда эти мысли получалось облечь в красивые и правильные слова, годные для учебника философии.

  Во втором семестре я стал преподавать у второкурсников, в новых группах. Там вопреки всем традициям верховодили девчонки, умные, язвительные. Как ни удивительно, матриархат ребят устраивал, хотя они тускло терялись на ярком девичьем фоне. Мне советовали не соглашаться вести у них, мол, группа сложная, противоречивая и разнородная, я к этим советам не прислушался. Но, познакомившись со своими студентками, понял, о чем меня предупреждали. Они были настолько красивы, что учить их мог разве что отчаянный женоненавистник. Или какой-нибудь замшелый содомит. Хотя и он, наверное, скрытно бы поразился красоте восемнадцатилетних татарок.

  Увидев этих девушек, я вспомнил византийскую легенду о целомудренном юноше, ослепившему себя, дабы не попасть в дьявольские сети соблазна, которые плела ему некая прелестница. А что бы он сделал, увидев двадцать три райских гурии?! Точно оскопился б...

  Диляра Вафина, или просто Диля, по-венециански рыжая бестия, маленькая - метр с кепкой, с веснушками, раскиданными вокруг острого носика, повязывающая всегда на голову ядовитых цветов платок (что требовал от нее не очень строгий папа-мулла и придуманная "стыдность" рыжины), любительница китайских джинсов в рубчик и мягких тайваньских тапочек. Она была очень странная и противоречивая. Начитанный клоун-эксцентрик. В ней непонятным образом сочеталась патриархальность и современность, она одевалась всегда по-разному, была сразу и застенчива и нахальна, стыдливо не переносила пошлостей и сальностей, но сама временами отвешивала такое, чего уж точно не ожидаешь услышать от дочки муллы из Азимовской мечети. Или в кругу семьи Диля была другая? Нежная, мягкая, скромная?

  Наше знакомство началось с потрясения, впрочем, каждое мое столкновение с Дилей оборачивалось им. Я рассказывал на лекции об Ашшуре, кровожадной империи, не забыв о моем любимом чудовище - "мушхушшу", великолепном змее, так это переводится с мертвого аккадского языка. У него масинькая змеиная головка, драконье чешуйчатое тело, тонкий длинный хвост со скорпионьим жалом, две лапы - орлиные и две - львиные, а еще есть рог. Диля от этого зверюги пришла в восторг и даже сочинила стих, намалевав его огромными буквами на зеленой стеклянной доске:

  Мушхушшу, змей великолепный,

  Из Вавилонской выполз тьмы.

  Гроза Аккада и Ашшура,

  Он больно жалил всех врагов

  Навуходоносора отважно

  Защищать всегда готов.

  Теперь мушхушшу - зверь домашний,

  Неядовитый и ручной.

  Сидит неслышно он в сторонке,

  Дитя неведомой страны

  И тихо-тихо, на рассвете,

  Переживает свои сны.

  "Мушхушшу" воодушевил студенток на целую поэму, где бедная химера изображалась свидетельницей расцвета и падения великого царства Навуходоносора, к концу жизни свихнувшегося, евшего траву вместе с животными. Дилина затея увлекла и меня. Я продолжил ее - о том, что "мушхушшу" оказался один-одинешенек, так как ему злые вавилонские идолы не додумались "подарить" пару, великолепную змею женского рода. С горя "мушхушшу" молит выдуманных междуреченских истуканов, но они не откликаются, потому что существуют исключительно в богатой человеческой фантазии. Тогда к страдающему чудищу приходит Ибрагим, единственный, кто знал в те непросвещенные времена истинного Б-га, и просит о помощи - мол, за что бессловесная животная мучается?! Всем Ты дал пару, а про "мушхушшу" забыл, хоть он и служил когда-то "по молодости, по глупости" мерзким идолопоклонникам. Всевышний, пожалев химерическое создание, дарит "мушхушшу" возлюбленную, такую же чешуйчатую и когтистую, как он хотел. В хэппи-энде "мушхушшу" на все лады клянет ни на что не годных вавилонских идолов, и славит Аллаха за то, что создал для него столь прекрасную спутницу. Конечно, здесь речь шла не только о мифологическом "мушхушшу", я пародировал классическую персидскую поэзию, тонко намекая, что без подружки - никуда. Уж больно очаровался Дилей, все думал о ней, думал, понимая, что влюбился, надолго и безнадежно...

  Что-то со мной стряслось. Я не ругался с Варькой, не мог прийти в себя, все видел Дилю, нагло появлявшуюся у меня перед глазами, когда я их осмеливался закрыть. Спрашивал у мамы, не было ли у меня в детстве хвостика, потому что только каким-нибудь атавизмом можно было объяснить происходящее в моей душе. Почему Диля?