Башня у моря

Однако я не хочу рисовать плавание одной черной краской, и поскольку сам не страдал от морской болезни, то мне по большому счету жаловаться не на что. У меня была прекрасная каюта. Не очень большая, но койка размером не уступала гробу, и еще оставалось место для кресла. Главный двигатель дьявольски шумел. Хотя «Россия» – новый пароход и говорилось, что на нем шумы значительно снижены по сравнению с другими судами, один Господь знает, как же шумят двигатели на них. Однако к шуму привыкаешь, хотя вибрации не замечать труднее. Общие помещения поражали роскошью, и еда, на мой взгляд, была очень неплоха, хотя старые морские волки фыркали, что меню новой линии «Кунард» и в подметки не годится ни одному из пароходов старой линии «Коллинз». Мне хотелось возразить: «Да, но, по крайней мере, пароходы „Кунарда“ остаются на плаву», хотя я, конечно, ничего такого не сказал – не хотел искушать судьбу, а поскольку «Коллинз» пользовался поддержкой в основном американцев, то такое возражение могло бы к тому же вызвать скверную национальную перепалку. Кроме того, линия «Коллинз» уже не действовала, и вести какие-либо споры на сей счет не имело никакого смысла.

К концу путешествия погода, ко всеобщему облегчению, улучшилась, и цвет лица Маргарет стал терять зеленоватый оттенок. В надежде выманить ее на вечерний разговор я поднял вопрос о моей женитьбе. Она всегда проявляла большой энтузиазм, когда речь заходила о моем браке, но теперь, к немалому удивлению, не выказала никакого интереса к предмету и даже заметила, что мне бы лучше отложить это до тридцатилетия, потому что брак вовсе не делает человека остепененным. Это настолько противоречило всем ее прежним советам, что я, оправившись от изумления, не мог не обратить ее внимание на такой резкий поворот.

– Я поменяла мнение на этот счет, – призналась она… очень раздраженно, как мне показалось. – Ведь женщины должны время от времени менять свои мнения, правда?

Это было так не похоже на Маргарет, и я понять не мог, что так круто сломало ее отношение к моему браку, но в конечном счете приписал ее перемены остаточным влияниям морской болезни и попытался не принимать ее недовольство близко к сердцу.

Вот мое первое впечатление о Нью-Йорке: это великолепное место, когда приближаешься к нему с моря.

– А вон Санди-Хук! – воскликнула Маргарет, подпрыгивая теперь, как чертик из табакерки. – А белые дома за тем чудным песком – это Рокавей-Бич и Файр-Айленд. Ой, посмотри! Видишь отели на Кони-Айленде! Какая сегодня хорошая видимость… а вот карантинная станция на Лоуэр-Бей…

Но меня больше интересовал сверкающий мыс и невероятно мощная система укреплений. Все говорят, что Нью-Йорк неприступен, и я совершенно с этим согласен. В жизни не видел столько пушек. Они расположены по всему берегу.

– Статен-Айленд! – в восторге закричала Маргарет. – Нэрроуз! И смотрите, Томас, Дэвид, какие маленькие лодочки во внутреннем заливе!

Мы вошли в большую гавань, город лежал перед нами – справа Бруклин, слева Джерси-Сити. Река Гудзон тянется к северу, на сколько хватает глаз, а цвет воды такой, что даже Неаполитанский залив заткнет за пояс.

– Совсем итальянский свет, – зачарованно пробормотал я. – Ничего английского.

– Конечно тут ничего английского! – воскликнула Маргарет, в которой проснулся неистовый патриотизм; она вцепилась в перила так, будто уже видела своего брата на пристани.

Он, конечно, был там. Фрэнсис поспешил нам навстречу, и Маргарет бросилась в его объятия с такой скоростью, что я удивился, как ей удалось не запутаться в юбках. Должен сказать, что кузен Фрэнсис, спортивного вида дядюшка, и в самом деле был очень рад встрече. Со мной он тоже был крайне обходителен, погладил мальчиков по голове, сказал, какие они замечательные.

– Мой дорогой Фрэнсис! – воскликнула Маргарет, утирая слезы его носовым платком. Поскольку это был американский платок, то размером он не уступал скатерти.

Нью-Йорк – замечательный город, внешне простоватый, но в нем столько энергии – как у щенка терьера. Я безразлично отношусь к городам, но те, кто любит города, наверняка бы взволновались, увидев Нью-Йорк. Входя в гостиную дома на Пятой авеню, я, конечно, тоже волновался, но по другой причине: наконец-то должен был увидеть Сару.

Я хорошо представляю себе сейчас эту гостиную. Шторы задернуты, чтобы не впускать внутрь гнетущую летнюю жару, три маленьких черных мальчика в ливреях стоят, размахивая огромными веерами. К сожалению, мне от них было мало пользы – моя рубашка прилипла к спине, а брюки чуть не промокли от пота.