Башня у моря

Помню, отец как-то раз запрыгнул на лошадь, всего лишь опершись рукой о седло. Когда он мне улыбался, я чувствовал себя так, как должен чувствовать солдат, получая медаль от командира, а когда позднее люди стали говорить про меня: «Как он похож на отца!» – мое сердце разрывалось от гордости. Я часто смотрел на себя в зеркало, дивясь волшебству наследственности, и загибал пальцы, подсчитывая сходные черты. Те же голубые глаза, тот же широкий лоб, та же линия волос, чуть уходящая вглубь над висками, тот же решительный выступающий нос, тот же… нет, не тот же рот; у отца верхняя губа была тоньше, чем у меня. И другой подбородок – у него выступал сильнее, и челюсть более квадратная. У меня челюсть более точеная, более соответствовала остальным чертам, чем у него. Черт, человек бывает ужасным нарциссом в юности, тут нет сомнений, и я говорю об этом сейчас не ради хвастовства, а чтобы показать, какой удивительной личностью был мой отец и как я благодарен судьбе за то, что хоть немного, но похож на него.

– Мой отец был предан мне так же, как я предан ему, – гордо сообщил я Саре. – Да, знаю, я ворчал, потому что он был строгий, но ведь его волновало мое будущее. Он как-то раз объяснил все это мне. Отец меня бил, потому что тревожился за меня. Многие отцы вообще не обращают внимания на своих сыновей и даже не замечают, какие коленца те выкидывают, но мой отец ничуть не походил на таких людей. Мне повезло иметь такого отца, но мне всегда чертовски везло в жизни.

И я принялся рассказывать ей, какой я счастливчик, но при этом смотрел на нее и надеялся против всякой логики, что придет день – и я буду еще счастливее.

2

Отец Сары Фрэнсис Мариотт жил в великолепном грубоватом здании, словно выложенном из коврижек. Мощеный двор, массивная лестница к парадной двери и однообразный ряд темных окон под крышей с башенками. Вдоль всей крыши с позолоченными водостоками друг на друга пялились в экзотическом изобилии горгульи, херувимы, сатиры и грифоны.

– Я бы хотел жить в таком доме, – проговорил мой маленький единокровный брат Дэвид, который проявлял бесстыдную сентиментальность и обожал все, что напоминало ему о его любимых сказках.

– И сколько его стоило построить? – спросил мой другой братишка. У Томаса математический мозг, и он уже ведет точный подсчет своих карманных денег.

– Томас, это очень некрасивый вопрос, – одернула его Маргарет, которая с того времени, как оставила этот дом восемь лет назад и стала второй женой моего отца, каждый день все больше и больше становилась англичанкой. – Я не имею ни малейшего представления о том, сколько это стоило, к тому же тебе нет никакой нужды это знать.

А когда она улыбнулась мне из-под копны рыжеватых волос, я вспомнил гипотезу Дерри, будто Маргарет тайно в меня влюблена. Это, конечно, чушь собачья, потому что она была предана моему отцу, это все знали, а его смерть так ее подкосила, что эта поездка в Америку для моего знакомства с ее семьей планировалась как средство приведения ее в нормальное состояние. Дерри никогда не любил Маргарет. Не могу понять почему. Я всегда очень хорошо к ней относился, даже лучше, чем к какой-либо из моих сестер. Верю, что она тоже меня любит, как любит своего брата Фрэнсиса. Маргарет была чудной девочкой, очень умной, пробивной, если вы меня понимаете… не хорошенькой, но такой ладной, как свежеотполированное серебро с его сверканием, внутренней силой и острыми, колючими уголками. И конечно, если не говорить о Дерри, то ее общество я предпочитаю любому другому, и я ждал, что на пути из Ливерпуля в Нью-Йорк мы проведем вместе на главной палубе много часов за разговорами или будем убивать время в большом зале.

Никогда в жизни не постигало меня большее разочарование. Она каждый день была занята с мальчиками, потому что Дэвид страдал от морской болезни, а Томас постоянно был, как говорила Нэнни, «не ребенок, а наказание». Маргарет почти ни на минуту не оставляла их одних, а когда наступал вечер, мальчиков наконец укладывали в кровати, и она, не теряя времени, отправлялась в свою каюту, чтобы прийти в себя. Хуже того, на море все время было довольно сильное волнение, а я знал, что Маргарет – нервный пассажир. Я ее в этом не винил, потому что и сам нервничал. Можно, конечно, с улыбочкой говорить, что плавание через океан в наши дни так же безопасно, как купание в ванне. Это болтают те люди, которые всю жизнь предпочитают проводить на твердой земле, а потому сообщения об «исчезновении без следа» какого-нибудь большого лайнера их особо не трогают. Пассажирам пошло бы на пользу, если бы пароходные компании сами убеждали их в безопасности плавания, но в их брошюрах описывались только позолоченные салоны, роскошные каюты и великолепная пища, которую путешественники могут вкушать в самой изысканной обстановке. Слово «безопасность» не упоминалось ни разу, как и морская болезнь, неудобства и скука.