Басни

Бессилен бывши так и мал,

Меж тем как я из кожи рвусь напрасно?

Чем служишь ты?» – «Чем служишь! Вот прекрасно! –

С насмешкой отвечал Жужу, –

На задних лапках я хожу».

Как счастье многие находят

Лишь тем, что хорошо на задних лапках ходят!

Кошка и соловей

Поймала Кошка Соловья,

В бедняжку когти запустила

И, ласково его сжимая, говорила:

«Соловушка, душа моя!

Я слышу, что тебя везде за песни славят

И с лучшими певцами рядом ставят.

Мне говорит лиса-кума,

Что голос у тебя так звонок и чудесен,

Что от твоих прелестных песен

Все пастухи, пастушки – без ума.

Хотела б очень я сама

Тебя послушать.

Не трепещися так; не будь, мой друг, упрям

Не бойся: не хочу совсем тебя я кушать.

Лишь спой мне что-нибудь: тебе я волю дам

И отпущу гулять по рощам и лесам

В любви я к музыке тебе не уступаю

И часто, про себя мурлыча, засыпаю».

Меж тем мой бедный Соловей

Едва-едва дышал в когтях у ней.

«Ну, что же? – продолжает Кошка. –

Пропой, дружок, хотя немножко».

Но наш певец не пел, а только что пищал,

«Так этим-то леса ты восхищал? –

С насмешкою она спросила. –

Где же эта чистота и сила,

О коих все без умолку твердят?

Мне скучен писк такой и от моих котят.

Нет, вижу, что в пенье ты вовсе не искусен.

Все без начала, без конца.

Посмотрим, на зу6ах каков-то будешь вкусен!»

И съела бедного певца

До крошки

Сказать ли на ушко яснее мысль мою?

Худые песни Соловью

В когтях у Кошки.

Рыбья пляска

От жалоб на судей,

На сильных и на богачей

Лев, вышел из терпенья,

Пустился сам свои осматривать владенья.

Он идет, а Мужик, расклавши огонек,

Наудя рыб, изжарить их собрался.

Бедняжки дрыгали от жару кто как мог;

Всяк, видя близкий свой конец, метался.

На Мужика разинув зев,

«Кто ты? Что делаешь?» – спросил сердито Лев.

«Всесильный царь! – сказал Мужик, оторопев. –

Я старостою здесь над водяным народом;

А это старшины, все жители воды;

Мы собрались сюды

Поздравить здесь тебя с твоим приходом». –

«Ну, как они живут? Богат ли здешний край?» –

«Великий государь! Здесь не житье им – рай!

Богам о том мы только и молились,

Чтоб дни твои бесценные продлились».

(А рыбы между тем на сковородке бились.) –

«Да отчего же, – Лев спросил, – скажи ты мне,

Они хвостами так и головами машут?» –

«О мудрый царь! – Мужик ответствовал. –

Оне От радости, тебя увидя, пляшут».

Тут, старосту лизнув Лев милостиво в грудь,

Еще изволя раз на пляску их взглянуть,

Отправился в дальнейший путь.

Кукушка и петух

«Как, милый Петушок, поешь ты громко, важно!» –

«А ты, Кукушечка, мой свет,

Как тянешь плавно и протяжно:

Во всем лесу у нас такой певицы нет!» –

«Тебя, мой куманек, век слушать я готова». –

«А ты, красавица, божусь,

Лишь только замолчишь, то жду я не дождусь,

Чтоб начала ты снова…

Отколь такой берется голосок?

И чист, и нежен, и высок!..

Да вы уж родом так: собою невелички,

А песни – что твой соловей!» –

«Спасибо, кум; зато, по совести моей,

Поешь ты лучше райской птички.

На всех ссылаюсь в этом я».

Тут Воробей, случась, примолвил им: «Друзья!

Хоть вы охрипните, хваля друг дружку, –

Все ваша музыка плоха!..»

За что же, не боясь греха,

Кукушка хвалит Петуха?

За то, что хвалит он Кукушку.

Камень и червяк

«Как расшумелся здесь! Какой невежа! –

Про дождик говорит на ниве Камень, лежа. –

А рады все ему, пожалуй, – посмотри!

И ждали так, как гостя дорогого,

А что же сделал он такого?

Всего-то шел часа два-три

Пускай же обо мне расспросят!

Так я уж веки здесь; тих, скромен завсегда,

Лежу смирнехонько, куда меня ни бросят,

А не слыхал себе спасибо никогда.

Недаром, право, свет поносят:

В нем справедливости не вижу я никак». –

«Молчи! – сказал ему Червяк. –

Сей дождик, как его ни кратко было время,

Лишенную засухой сил

Обильно ниву напоил,

И земледельца он надежду оживил;

А ты на ниве сей пустое только бремя».

Так хвалится иной, что служит сорок лет,

А проку в нем, как в этом Камне, нет.

Муравей

Какой-то Муравей был силы непомерной,

Какой не слыхано ни в древни времена;

Он даже (говорит его историк верный)

Мог поднимать больших ячменных два зерна!

Притом и в храбрости за чудо почитался:

Где б ни завидел червяка,

Тотчас в него впивался

И даже хаживал один на паука.

А тем вошел в такую славу

Он в муравейнике своем,

Что только и речей там было, что о нем.

Я лишние хвалы считаю за отраву;

Но этот Муравей был не такого нраву:

Он их любил,

Своим их чванством мерил

И всем им верил;

А ими наконец так голову набил,

Что вздумал в город показаться,

Чтоб силой там повеличаться.

На самый крупный с сеном воз

Он к мужику спесиво всполз

И въехал в город очень пышно.

Но, ах, какой для гордости удар!

Он думал, на него сбежится весь базар,

Как на пожар;

А про него совсем не слышно:

У всякого забота там своя

Мой Муравей то, взяв листок, потянет,

То припадет он, то привстанет –

Никто не видит Муравья.

Уставши наконец тянуться, выправляться,

С досадою Барбосу он сказал,

Который у воза хозяйского лежал:

«Не правда ль, надобно признаться,

Что в городе у вас

Народ без толку и без глаз?

Возможно ль, что меня никто не примечает,

Как ни тянусь я целый час;

А кажется, у нас

Меня весь муравейник знает».

И со стыдом отправился домой.

Так думает иной

Затейник, Что он в подсолнечной [32] гремит,