Бассейн в гареме

– Неужели вы думаете, что кто-нибудь узнает об этой сделке? Я потому и обратился к вам, что мы с вами – одной крови, одной веры, мы оба татары… – Муса не знал, что еще сказать, хватаясь за любую соломинку. В качестве последнего аргумента он выложил на стол репродукцию картины Жибера, которой снабдил его Шмыгун. – Да вы только посмотрите, какая вещь!

Рука Равиля, уже почти опустившаяся на звонок, повисла в воздухе. Муса, не веря еще своей удаче, с удивлением смотрел на происходящие с Каримовым перемены. Он не сводил глаз с репродукции, лицо его стало странно бледным и даже чуть осунулось.

– Кто это? – спросил Равиль, будто ни к кому не обращаясь.

– Французский художник, Клод… Жибер, – произнес Муса старательно заученное имя.

Нет, я не о том, – голос Каримова был задумчивым и слегка растерянным, – впрочем, не важно.

Он словно сбросил оцепенение и совершенно другим, деловым и твердым, голосом спросил:

– Сколько, ты сказал, она стоит?

– Пятьсот тысяч, – повторил Муса, почувствовав, что в разговоре наступил перелом.

Отдашь за триста! – жестко произнес Каримов.

– Мы это обсудим с… хозяином картины, – ответил Муса уклончиво, – главное, что вы принципиально согласились.

Он очень хотел бы узнать, почему Равиль Каримов так неожиданно согласился на покупку, но вряд ли он смог бы выяснить, что причиной такого решения послужило поразительное сходство изображенной на картине женщины с некоей Елизаветой Андреевной Голицыной, фальшивой княжной, роковой женщиной, в которую был страстно влюблен пивной барон Каримов.

***

У Андрона Аскольдовича Аристархова было скверное настроение. Причиной этого настроения послужил телефонный звонок. Ему позвонил и назначил встречу человек, с которым профессора Аристархова связывали длительные и сложные отношения, человек, которому профессор в значительной степени был обязан своим благосостоянием. Тем не менее профессор не любил этого человека и боялся его.

Андрон Аскольдович вошел в известный и чрезвычайно респектабельный бар на одну минуту позднее назначенного срока – вроде бы и достаточно точен, и вместе с тем не спешит, не суетится.

Жан-Поль уже сидел за угловым столиком – миниатюрный сухощавый француз неопределенного возраста, небрежная элегантность, доступная только очень богатым людям, проявлялась в каждой детали его облика, от платиновой «омеги» на запястье до галстука ручной работы от «Гуччи».

Компаньоны обменялись приветствиями и улыбками, сердечными, как волчий оскал. Вышколенный официант поставил на столик два бокала скотча со льдом и растворился в полутьме бара, как будто его никогда здесь не было. Аристархов сел и закурил. Курил он чрезвычайно редко, заботясь о своем здоровье, но присутствие Жан-Поля так действовало на его нервы, что хотелось успокоить их привычными неторопливыми движениями.

– Я не знал, что вы в Петербурге, – наконец нарушил Аристархов молчание, – это для меня приятный сюрприз.

Не преувеличивайте, дорогой профессор, ваша радость не выглядит натуральной, – ответил Жан-Поль на прекрасном русском языке. Жан-Поль и был русским, сыном полковника НКВД, закончил в свое время институт инъяз, ВПШ и сделал довольно успешную номенклатурную карьеру. Одно время даже занимал пост секретаря по идеологии одного из райкомов партии. Именно на этом посту познакомился Жан-Поль, тогда еще Иван Павлович, с профессором Аристарховым. У профессора тогда были неприятности, очень большие неприятности, связанные с его пагубной слабостью к смазливым молоденьким студентам. По тем временам он вполне мог не только лишиться работы, но и загреметь на значительный срок в места с крайне тяжелым климатом, а учитывая грозившую ему статью и отношение к этой статье уголовной общественности, запросто мог оттуда не вернуться. Но у него нашлись общие знакомые с Иваном Павловичем, как тогда звали Жана-Поля, и профессор очень убедительно отблагодарил его, намекнув, что и в дальнейшем может быть полезен.

Иван Павлович сумел чудодейственным образом замять скандал, но с тех пор профессор Аристархов постоянно чувствовал у себя на горле железные пальцы номенклатурного покровителя.

Когда в стране грянули перемены, Иван Павлович не стал, как многие его товарищи по партии, искать свое место в новой системе, а сумел оторвать свой маленький, но вполне увесистый слиток пресловутого «золота партии» и оказался в благословенной Франции с новыми безупречными документами. Тогда-то он и стал Жан-Полем. Андрон Аскольдович Аристархов вздохнул с облегчением, вообразив, что железные пальцы навсегда отпустили его горло. Но, как выяснилось, радовался он рано.