Бастард де Молеон

— Да, яд! — вскричал дон Педро. — Перстень пустой!

— Перстень? — повторил Мотриль, разыгрывая изумление. — Какой перстень?

— Перстень со смертельным ядом, — продолжал король. — О, смотрите же! Мария отравилась. Мария, которую я ждал, Мария, что еще могла надеяться на мою любовь…

— Нет, господин, я думаю, вы ошибаетесь, донья Мария ревновала и давно знала, что ваше сердце занято другой женщиной. Донья Мария, не забывайте об этом, ваша светлость, наверное, ужаснулась и была смертельно уязвлена в своей гордости, увидев, что к вам приехала Аисса, которую вы призвали сюда. Когда ее гнев прошел, она предпочла смерть разлуке с вами… Кстати, она умерла, отомстив, а мстить за себя для испанки — наслаждение, которое ей дороже жизни.

Эти слова, проникнутые изощренным коварством, их наивный доверительный тон на мгновенье успокоили дона Педро. Но вдруг его снова охватили горе и злоба, и он, сжав мавра за горло, вскричал:

— Ты лжешь, Мотриль! Ты играешь со мной! Ты объясняешь смерть доньи Марии тем, что я покинул ее… Неужели ты не знаешь или притворяешься, будто не знаешь, что донья Мария, моя благородная подруга, была мне дороже всего.

— Мой господин, вы мне говорили совсем другое в тот день, когда упрекали донью Марию в том, что она вам надоела.

— Не говори об этом, проклятый, над ее трупом!

— Господин, лучше я отрежу свой язык, лишу себя жизни, чем навлеку гнев моего короля, хотя я хотел утишить его боль и теперь пытаюсь делать это как верный друг.

— Мария! Аисса! — как потерянный повторял дон Педро. — Я отдам мое королевство за то, чтобы хоть на час вернуть вас к жизни!

— Аллах делает так, как ему угодно, — зловеще прогнусавил мавр. — Он отнял радость моих стариковских дней, цветок моей жизни, жемчужину невинности, что украшала мой дом.

— Нечестивец! — вскричал дон Педро, в котором эти с тайным умыслом сказанные слова пробудили себялюбие, а следовательно, и гнев, — и ты еще смеешь говорить о чистоте и невинности Аиссы, ты, кому известно о ее любви к французскому рыцарю, ты, знающий о ее позоре…

— Я? — сдавленным голосом спросил мавр. — Я знаю о позоре доньи Аиссы, обесчещенной Аиссы? И кто же это сказал? — издал он яростное мычание, которое, хотя и было притворным, не было от этого менее страшным.

— Та, кому твоя ненависть больше не причинит вреда, та, кто не лгала, та, кого отняла у меня смерть.

— У доньи Марии был свой интерес это говорить, — с презрением возразил сарацин. — Она могла это сказать из-за любви, потому что она умерла от любви, но оклеветать она могла из мести, потому что Аиссу она убила из мести.

Дон Педро замолчал, задумавшись над этим обвинением, столь убедительным и столь дерзким.

— Если бы донью Аиссу не сразил удар кинжала, — прибавил Мотриль, — люди, наверное, стали бы нам говорить, что это она хотела убить донью Марию.

Последний довод превосходил все границы наглости. Дон Педро воспользовался им, чтобы истолковать его по-своему.

— Почему бы нет… — сказал он. — Донья Мария выдала мне тайну твоей мавританки, разве та не могла отомстить доносчице?

— Не забывай, что перстень доньи Марии пуст, — возразил Мотриль. — Так, кто же высыпал из него яд, если не она сама… Король, ты совсем слеп, ибо за смертью обеих женщин не видишь, что Мария тебя обманула.

— Каким же образом? Она должна была предоставить доказательства, привести Аиссу, чтобы та подтвердила мне слова Марии.

— И она пришла?

— Она мертва.

— Чтобы вернуться, ей необходимо было иметь доказательства, а ничего доказать она не могла.

И дон Педро снова опустил голову, теряясь в страшной неизвестности.

— Правду, кто скажет мне правду? — бормотал он.

— Я говорю тебе правду.

— Ты? — вскричал король с удвоенной ненавистью. — Ты чудовище, это ты преследовал донью Марию, это ты настаивал, чтобы я бросил ее, это ты виновник ее смерти… Ну что ж! Ты исчезнешь из моих провинций, отправишься в изгнание, вот единственная милость, которую я могу тебе оказать.

— Тише, мой господин! Свершилось чудо, — сказал Мотриль, не отвечая на яростную угрозу дона Педро. — Сердце доньи Аиссы бьется у меня под рукой, она жива, жива!

— Жива, ты уверен? — спросил дон Педро.

— Я чувствую биение сердца.

— Рана не смертельная, может быть, позвать врача…

— Никто из христиан не прикоснется к благородной дочери моего султана, — с суровой властностью возразил Мотриль. — Может быть, Аисса и не выживет, но если она будет спасена, то спасу ее только я.

— Спаси ее, Мотриль! Спаси… Чтобы она все рассказала…

Мотриль пристально посмотрел на короля.

— Когда она заговорит, мой повелитель, то и расскажет все, — сказал он.

— Понимаешь, Мотриль, тогда мы все узнаем.

— Да, господин, мы узнаем, клеветник ли я и обесчещена ли Аисса.

Тогда дон Педро, который стоял на коленях перед двумя телами, посмотрел на зловещее лицо Марии, уродливо искаженное смертью; потом перевел взгляд на спокойное и нежное лицо Аиссы, которая спала обморочным сном.

«Донья Мария, действительно, была очень ревнивой, — думал он, — и я всегда помнил, что она не защитила Бланку Бурбонскую, которую я казнил из-за нее».

Он встал, желая теперь смотреть только на девушку.