Бастард де Молеон

И уж никак нельзя было забывать об англичанах, предательски расположившихся во всех лучших уголках прекрасного Французского королевства — в Байонне, Бордо, Дофине, Нормандии, Пикардии и даже в пригородах Парижа, и еще надо было помнить об отрядах наемников. Этих скопища разношерстного, вечно голодного сброда прокаженных, евреев, наваррцев, англичан, «Жаков», не считая разбойников со всех концов Европы, выходцев из самой бедной части ее населения, обшаривали и опустошали Францию, воевали против всех и всего: против одиноких путников и крестьян, против красоты и собственности, против власти и богатства. В наемных отрядах, столь живописно пестрых, попадались даже арабы; правда, из духа противоречия, они заделались христианами, что было им вполне позволительно, так как христиане-наемники в свою очередь превратились в арабов.

Если не принимать в расчет эти неудобства — мы перечислили здесь далеко не все, — то Аженор ехал вполне спокойно.

Путник той эпохи был обязан знать и изучать повадки вороватого воробья, подражать им. Он не смог сделать ни одного прыжка, ни одного движения, прежде чем быстро не оглянуться на все четыре стороны, чтобы убедиться, нет ли рядом стрелка, сетки-ловушки или пращи, нет ли поблизости собаки, ребенка или крысы.

Таким обеспокоенным вороватым воробьем и был Мюзарон; Аженор поручил ему распоряжаться их кошельком, и оруженосец не хотел, чтобы он совсем опустел.

Мюзарон издалека угадывал прокаженных, за льё чуял евреев, за каждым кустом видел англичанина, вежливо раскланивался с наваррцами, показывал «Жакам» свой длинный нож или арбалет; отрядов наемников он боялся гораздо меньше Молеона, или, вернее, не боялся совсем, потому что, как убеждал он своего господина, если их захватят в плен, то они вступят в наемный отряд, чтобы выкупить себя, и оплатят свою свободу свободой тех, у кого они сами ее отнимут.

— Все это будет прекрасно, когда я исполню свое поручение, — отвечал Аженор. — Тогда пусть случится то, что угодно Богу, а пока я желаю, дабы Богу было угодно, чтобы с нами ничего не случилось.

Они благополучно проехали Руссийон, Лангедок, Дофине, Лионне и добрались до Шалона-на-Соне. Погубила их беспечность: уверенные, что с ними больше ничего не случится, поскольку заветная цель была совсем близка, они рискнули ехать ночью и утром, едва занялся рассвет, попали в западню, которая была отлично устроена таким множеством солдат, что всякое сопротивление было бесполезно, поэтому осторожный Мюзарон в тот самый миг, когда Аженор намеревался неосторожно выхватить из ножен меч, удержал хозяина за руку, и они сдались без боя. С ними произошло то, чего они больше всего опасались, вернее, опасался рыцарь; Аженор с Мюзароном оказались в лапах командира наемного отряда, мессира Гуго де Каверлэ — человека, который по рождению был англичанином, по уму — евреем, по характеру — арабом, по своим вкусам — «Жаком», по хитрости — наваррцем и, сверх всего, почти прокаженным, ибо он, по его словам, воевал в таких жарких краях, что привык в самом пекле не снимать доспехов и железных перчаток.

Враги же капитана — их у него, как у всех незаурядных людей, было немало — просто-напросто утверждали, будто Гуго де Каверлэ не снимает доспехи и всегда носит железные перчатки, чтобы не заразить своих многочисленных друзей гнусной болезнью, которую имел несчастье подцепить в Италии.

Мюзарона и рыцаря немедленно доставили к Каверлэ. Это был лихой вояка, который хотел собственными глазами видеть пленников и лично допросить их; ведь он всегда считал, что в это опасное время его люди смогут упустить какого-нибудь графа, переодетого в мужлана, и он в очередной раз потеряет возможность разбогатеть. Поэтому он сразу же постарался узнать о делах Молеона, разумеется тех, о которых рыцарь мог рассказать; ясное дело, что о поручении королевы Бланки сначала речи не заходило. Они говорили только о выкупе.

— Извините меня, — сказал Каверлэ, — я тут, на дороге, затаился, как паук под потолком. Поджидал кого-нибудь или чего-нибудь, подвернулись вы, я вас и схватил, хотя и без всяких злых умыслов. Увы, с тех пор как регентом стал король Карл Пятый и кончилась война, мы прокормиться не можем. Вы симпатичный рыцарь, и я учтиво отпустил бы вас, живи мы в обычное время, но в голодные времена, сами понимаете, мы и крохи подбираем.

— Вот мои крохи, — сказал Молеон, показывая Каверлэ пустой кошелек. — Я клянусь вам Богом и той долей, которую, надеюсь, он выделит мне в раю, что у меня нет ничего: ни земель, ни денег, ни чего-либо еще. Зачем я вам? Лучше отпустите меня.

— Прежде всего, мой юный друг, — ответил капитан Каверлэ, внимательно приглядываясь к крепкой фигуре и воинственному лицу рыцаря, — вы будете отлично смотреться в первой шеренге нашего отряда, во-вторых, у вас есть конь и оруженосец. Но не одно это делает вас для меня весьма ценной добычей.

— Прошу вас, скажите, что за несчастное стечение обстоятельств придает мне в ваших глазах столь большую ценность? — спросил Аженор.

— Вы ведь рыцарь, не правда ли?