Батальон прорыва

– Медлить нельзя. Когда танк уедет, надо идти к дороге. У меня немецкая листовка есть, с ней и пойдем.

Сухопарый поддержал:

– Верно, братцы! Здесь нас немцы могут как куропаток перестрелять, а если сами сдадимся…

Волна возмущения и гнева захлестнула Скоморохова, отбросила в сторону тошноту.

– Вы что же это?! Сдаваться?! В плен?! Врагу?! – Скоморохов посмотрел на танкиста, но тот отвел взгляд. Отвернулся от него и младший сержант артиллерист. – Проскурин сволочь! А еще командир Красной армии! Красноармейцев расстреливал, а сам… Гнида! – Андрей попытался встать. Боль накатила, бросила на землю. Скоморохов застонал, схватился за голову. Только теперь он обнаружил отсутствие фуражки. Вместо нее на голове была окровавленная грязная повязка.

Сухопарый красноармеец обратился к Проскурину:

– Чего это он тебя командиром называет?

– Не видишь, ранен младший лейтенант в голову. С контуженого что взять. Перепутал с кем-то или бредит.

Сухопарый покосился на Скоморохова.

– Мы этого контуженого командира немцам сдадим. Хватит комиссарам и командирам нас, как скотину, на убой гонять. Теперь мы его к немцам погоним.

Скоморохов, пошатываясь и превозмогая боль, поднялся на ноги, с ненавистью посмотрел на сухопарого.

– Меня?! Немцам?! Паскуда!

Удар кулаком в голову снова опрокинул его на землю…

Как его подняли и доволокли до дороги, Скоморохов почти не помнил. Вода из грязной лужи, к которой его подвел танкист, привела в чувство. То, что явно и осязаемо предстало перед глазами, потрясло Андрея. Поднимая пыль, по дороге двигалась немецкая колонна. К ней, из полей подсолнуха и кукурузы тянулись бойцы Красной армии. Шли сами, словно бессловесный скот. По одному, по двое, группами. Некоторых вели под конвоем немецкие солдаты или жандармы. Подходили к дороге, сбивались в кучки, молча ожидали своей участи. Безоружные, оборванные, грязные, голодные, многие с ранениями. У всех поникшие головы, угрюмые лица, потускневшие, а у некоторых испуганные, взгляды, которые они время от времени бросали на «победителей». Колонна движется медленно. Солдаты вермахта в кузовах грузовиков и на танках свысока, весело поглядывали на «побежденных», шутили, смеялись, играли на губных гармошках, пели песни. Мордастый немец, сидя на броне танка, заливисто смеялся. Причиной его смеха была драка, которую затеяли голодные красноармейцы из-за куска хлеба. «Забавная» сцена заставила его вынуть из ранца половину буханки. Он отломил кусок, бросил его в группу, где сидел Скоморохов. Сухопарый быстро поднял кусок с земли, не отряхивая, запихнул в рот. Немцы на танке засмеялись. Мордастый залаял по-собачьи, бросил следующий кусок Скоморохову. Хлеб упал у его ног, но он не шевельнулся. Ненавидящий взгляд уперся в заплывшие жирком глаза немца. Лицо мордастого словно окаменело, взгляд стал жестким, массивная челюсть выдвинулась вперед. Теперь ему было не до веселья. Он положил остатки хлеба в ранец, взял в руки винтовку, направил ствол на Андрея. Все, кто сидел рядом со Скомороховым, шарахнулись в сторону. Мясистый палец немца лег на спусковой крючок. Скоморохов остался сидеть на месте, продолжая сверлить немца глазами. Из автомобиля, который следовал за танком, раздался окрик немецкого офицера. Мордастый положил винтовку на колени, на прощание одарил Скоморохова недобрым взглядом.

Колонна немецкой техники прошла, за ней следовала другая. От гнетущего зрелища у Андрея сжалось сердце. Это была колонна плененных немцами красноармейцев. Вереница военнопленных растянулась, насколько хватало взгляда. Казалось, что ей нет конца. Шли сотни, а может, тысячи. Тысячи бойцов армии, про которую до войны пели в песнях, что она всех сильней. Шли медленно, рядами по шесть – восемь человек, некоторые без головных уборов, без обуви, без ремней. Большинство в грязных, разодранных, покрытых разводами соли гимнастерках с отпоротыми петлицами, иные и вовсе в рубахах или гражданской одежде. Рядом шагали конвойные и жандармы. Трое из них подошли к кучке красноармейцев, в которой был Скоморохов, пинками, тычками и прикладами впихнули их в колонну. Андрей попал в группу красноармейцев в буденовках, на некоторых из них были шинели. В шинели был и рослый, широкоплечий мужчина, рядом с которым оказался Скоморохов. Он повернул к Андрею круглое, с ямочкой на подбородке, лицо, протянул широкую ладонь, тихо сказал:

– Здорово, пограничник.

Скоморохов ответил на приветствие. Мужчина посмотрел на петлицы.

– Ты бы, младший лейтенант, петлицы отпорол. Я слышал, немцы командиров, комиссаров и бойцов НКВД не жалуют.

– А мне плевать, я с этими гадами с первого дня войны знаком, с первых боев на границе, а потому пощады от них не жду. Если бы не ранение и контузия, я бы живым им не дался.

Мужчина кинул на Скоморохова внимательный взгляд, еще более утишив голос, произнес:

– Ты умирать не торопись. С немцами разговор еще не закончен. У меня тоже петлицы под шинелью имеются. Я майор Красной армии Артемий Константинович Двужильный. А тебя как величать?

– Андрей Скоморохов.