Батальон прорыва

Так с анекдотами, шутками, песнями, горькими думами и разговорами ехали мимо разрушенных станций и городов, обезлюдевших сел, сожжённых деревень, радовались, глядя, как на запад один за другим идут эшелоны с танками, орудиями, боеприпасом и бойцами. Катилась в сторону Германии сила, способная сокрушить любого врага. За разговорами лучше узнавали друг друга. В неторопливых задушевных беседах Скоморохов знакомился с судьбами некоторых бойцов своего отделения. Теперь он знал, что интеллигентный ленинградец Владимир Милованцев, двадцати двух лет от роду, худощавый, невысокого роста парень с темно-русыми волосами, родинкой на щеке и большими выразительными карими глазами прежде имел звание лейтенанта. Милованцева призвали со студенческой скамьи в первые дни войны. Владимир отличился в боях за Смоленск, испытал на себе всю тяжесть отступления, а в октябре сорок первого, во время переформирования его части, был направлен на трехмесячные курсы младших лейтенантов, после чего попал на Волховский фронт, где заслужил звание лейтенанта и стал командиром роты. Затем было зимнее наступление Второй ударной армии, Любанский котел, плен и лагерь для военнопленных. Белорус, бывший военветфельдшер Наум Щербеня, розовощекий, губастый увалень лет двадцати пяти с наивными, словно у ребенка, светло-карими глазами попал в плен в первый месяц войны, во время окружения частей Красной армии под Белостоком. Науму повезло, немцы отпустили его домой. Родное село было недалеко от лагеря для военнопленных, и ему удалось послать весточку родителям, а они сумели подкупом и мольбами вызволить свое чадо из немецкого плена. Щербеня так и прожил в родительском доме до прихода Красной армии. Армянин, старший техник-лейтенант Сурен Карапетян, горбоносый, с крупными чертами лица и широко расставленными черными глазами, спрятанными под густыми бровями, обладал недюжинной силой и бычьей шеей. Сила не помогла ему, когда он в начале сорок четвертого по приказу командования сопроводил машины с грузом в село, где должно было находиться подразделение Красной армии, но вместо своих колонну встретили немецкие пехотинцы и танки. Почти безоружным водителям пришлось сдаться. Ошибка командиров стоила Сурену полугодового нахождения в лагере военнопленных. Федор Еремеев, тридцатилетний молчун, сухопарый, жилистый, с рябым лицом, высоким морщинистым лбом и зеленоватыми печальными глазами, был старшим политруком. В сорок втором госпиталь, в котором он лежал после ранения, не успели эвакуировать, его захватили немцы. Еремееву, как «комиссару», грозила смерть, но одна из санитарок успела спрятать документы госпитализированных. Она же достала Федору гражданскую одежду и сумела вывести из госпиталя, куда немцы стали привозить своих раненых. На следующий день тяжелораненых красноармейцев расстреляли, а остальных бойцов отправили в пересылочный лагерь. Еремееву удалось скрываться в доме влюбленной в него санитарки до прихода Красной армии. Как-то незаметно втерся в их компанию и пронырливый, деловитый Тихон Мокеевич Трошкин, бывший майор интендантской службы, лет сорока, выше среднего роста, массивного телосложения, с небольшим утиным носом, продолговатым лицом, маленькими прищуренными серыми глазами и ежиком седоватых волос на голове. Тот самый, который проявил недовольство назначением Скоморохова на должность командира отделения. Майора захватили в плен немецкие разведчики недалеко от его же части, но через месяц он был освобожден из плена и отправлен для проверки в спецлагерь НКВД.

С такими людьми Скоморохову предстояло вскоре окунуться в горнило войны…

* * *

Состав замедлил ход, дернулся, остановился. Кто-то шутливо крикнул: «Вылезай, приехали!» Открылась дверь, красноармейцы повалили из душного, со спертым воздухом, вагона наружу. Многие прихватили с собой котелки, чтобы набрать воды. Андрей надел шапку, накинул на плечи ватник и последовал за остальными. Очередная станция мало чем отличалась от других: маленькое невзрачное одноэтажное здание из красного кирпича, толпа гражданских и военных людей, крики, гомон, свистки паровозов. Скоморохов глотнул свежего воздуха с легким запахом креозота, исходящего от шпал, свернул «козью ножку», закурил. К нему присоединились Голота и Федор Еремеев. Не успели они выкурить самокрутки, как перед ними появился Трошкин с небольшой зеленой пачкой в руке.

– Вот, курите. Сигареты немецкие.

Голота удивленно спросил:

– Откуда?

– Откуда да откуда. Много будешь знать, быстро состаришься. Выменял у одного поляка.

– Смотрю я, ты, Тихон Мокеевич, хорошо грамотный. Не зря в интендантах ошивался.

Трошкин недовольно буркнул:

– Не ошивался, а служил.

Голота хлопнул себя по ляжкам.

– Ой! И шо вы такое говорите! Расскажешь бабушке про свою службу… – Арсений хотел добавить, но Скоморохов перебил:

– Ты говоришь, у поляка пачку обменял?

– Да. Польша-то рядом, до границы рукой подать.