Батальон прорыва

– Меня прислал командир роты, старший лейтенант Коробков. Нашим отделениям предстоит действовать в наступлении совместно. Старший лейтенант приказал нам явиться к нему для получения задания.

Скоморохов надел ватник, шапку, взял в руки автомат.

– Что ж, пойдем, сержант.

Они не отошли от землянки и десяти шагов, когда Скоморохов остановил Проскурина:

– Постой.

Проскурин остановился. Скоморохов приблизил лицо к его лицу, тихо сказал:

– Значит, говоришь, не помнишь меня? А окружение под Уманью в сорок первом ты помнишь? Как уговаривал всех сдаться в плен? Как струсил во время побега, ты тоже забыл? И ты, гнида, бойцов расстреливал! Ты же Бондаренко вот этими руками… – гнев захлестнул Андрея, ладонь правой руки сжалась в кулак, ему с трудом удалось сдержаться, чтобы не ударить бывшего командира батальона. – Ничего, я тебя, падла, на чистую воду выведу. Такие мрази, как ты, не должны ходить безнаказанно по земле.

Скоморохов отпрянул от Проскурина, пригнулся и двинулся по траншее к блиндажу командира роты. Проскурин последовал за ним.

Не прошло и получаса, как Скоморохов вышел от командира роты. Старший лейтенант Коробков поставил автоматчикам задачу поддержать огнем штурмовые отряды. Автоматчиков разделили на три группы. Двум предстояло действовать на правом и левом флангах, а отделение Скоморохова было придано в помощь передовому отряду, который возглавил ненавистный ему сержант Проскурин. Андрея так и подмывало рассказать командирам о его прошлом и поступках, но ему подумалось, что сейчас не подходящее время, и решил вернуться к этому вопросу после боя, если им суждено будет остаться в живых. В специальном лагере НКВД он не стал рассказывать капитану Шилохвостову про Проскурина, сомневался и сейчас, стоит ли докладывать командованию о трусости бывшего комбата, не знал, имеет ли на это право, ведь человек мог искупить кровью свои проступки. Но сейчас его больше тревожила иная задача, и она была не из легких. Скоморохов знал, что значит идти в бой первым… Однако и до боя надо было дожить. На их участке то и дело постреливали снайперы. Их жертвами стали уже двое бойцов из роты. Голота, зная умение Скоморохова метко стрелять, предложил ему поохотиться за немецкими стрелками, но Андрей отказался, полагая, что кроме умения хорошо стрелять в борьбе против опытного снайпера нужны особые навыки…

Его мысли прервали звуки музыки, после недолгого звучания которой хрипловатый голос из громкоговорителя, со стороны позиций Красной армии, стал призывать солдат вермахта прекратить бессмысленное сопротивление и кровопролитие, предлагал сложить оружие, сдаваться в плен и бороться против Гитлера. Тем, кто предпочтет сдаться, гарантировались жизнь и безопасность. На память Андрею пришло окружение под Уманью, когда немцы вот так же предлагали голодным красноармейцам сдаваться…

На призывы из громкоговорителя немцы ответили огнем из пулемета. Тут-то Андрей и увидел Трошкина. Из-за начавшейся на их участке перестрелки Тихон Мокеевич не услышал его приближения. Трошкин находился в карауле, но то, что он делал, Скоморохова удивило. Вместо того чтобы внимательно наблюдать за позициями неприятеля, он вжал голову в плечи и поднял левую руку с надетой на кулак шапкой-ушанкой над бруствером.

«Голосует, сволочь!» – мелькнуло в голове Скоморохова. Он кинулся к Трошкину, сбил с ног, прижал к земле. Над головой запоздало просвистела пуля.

– Ты что, гад, удумал?! Членовредительством занимаешься! В «самострелы» решил записаться?! Под трибунал захотел?!

Трошкин испуганно залепетал:

– Прости! Прости, сержант! Испугался! У меня трое детишек и жена, а войне скоро конец. Мне жить надо!

Голос Скоморохова сорвался на хрип:

– А другим не надо?!

Трошкин сглотнул слюну.

– Не губи! Я тебе спирт, папиросы…

Гнев окатил Андрея, пальцы вцепились в горло бывшего майора интендантской службы.

– Купить меня хочешь, гнида?!

Лицо Трошкина покраснело, глаза закатились, он замотал головой. Скоморохов ослабил хватку. Трошкин вдохнул воздуха, сдавленным голосом произнес:

– Нет, нет! Что ты!

– Искупишь кровью! Завтра, в бою! И не забывай, ранение – спасение, а самострел – расстрел.

– Ладно, ладно! Понял!

Андрей поднялся.

– Вставай!

Трошкин вскочил на ноги, торопливо надел на голову ушанку.

– Искуплю! Всю вину искуплю! Только ты не говори никому. По гроб жизни буду тебе обязан! И я не скажу, о чем вы с Милованцевым в землянке ночью говорили.

– Ну и паскудная у тебя душонка, Тихон Мокеевич. – Скоморохов брезгливо посмотрел на Трошкина, сплюнул себе под ноги, пошел дальше.

У входа в землянку его поджидал Арсений Голота.

– Ну шо, командир, какие новости принес? О чем с ротным толковали?

– Сбылась, Сеня, твоя мечта, готовься с немцами потолковать по душам.

Голота потер ладони.

– Это хорошо, у меня давно руки чешутся посчитаться с этими паразитами и за свой экипаж и за Одессу.

Андрей собрался войти в землянку, но Голота остановил его вопросом:

– А шо, знакомый твой так тебя и не признал или ты обознался?