Батальоны просят огня (редакция №2)

Две длинные искры высеклись на широком корпусе танка – это он хорошо заметил. Он заметил также и то, что второй танк, ревя, круто развернулся, будто извиваясь, и, набирая скорость, наискосок понесся по высоте. Он подставил бок под ружье Бориса. Этот бок ускользал и несся. Палец снова быстро нажал спусковой крючок. Но бронебойная пуля, сине чиркнув по борту танка, ударила рикошетом, ушла дугой в низкие облака. И вторая врезалась в облака красной стрелой.

Тогда Борис резко довернул ружье. Но и на этот раз пуля срикошетировала. Ружье было бессильно. «Орудие… Если бы орудие!» Танк прорвался к траншеям. Он наполз на окопы. И появился в тридцати метрах от Бориса, со скрежетом подминая, разутюживая бруствер. Башня, как голова, повернулась, хищно выискивая, и ствол орудия, кругло выделяясь дульным тормозом, низко повис вдоль траншеи и замер.

Жаркий огонь, как смерч, пронесся над Борисом, казалось, сквозь фуражку поджег волосы, придавил его к земле будто горящей стеной. В левом ухе стало очень тепло. В тот миг сознание убеждало его, что он сейчас умрет. Но это же сознание передавало свои импульсы в нервы рук и глаз. И руки шарили по земле, искали то, что подсказывала память. Гранат не было… Гранат не было…

Потом он увидел сквозь дым, как солдат в двух шагах от него пытался вылезти из траншеи, не мог подтянуть тело, ноги соскальзывали по кромке бруствера. И его память тотчас подсказала, что он отвечает за живых и мертвых в этой траншее.

– Назад! Куда под пули? В траншею!

Солдат с серым птичьим личиком оглянулся блуждающе, прохрипел:

– Танки… прорвались… вон… наши отступают…

– Не танки, а танк! Ложись! Где отступают? Где?

Танк уже двигался по траншее вправо, обваливая, утюжа, давя блиндаж; дым разрывов перемешивался с горячими выхлопными газами.

– Где отступают? – закричал Борис и вскочил, пошатываясь.

И то, что он увидел в этот момент, объяснило ему все. Танки ползли справа и слева, обтекая высоту, входя в деревню. Какие-то танки двигались с тыла, ломая деревья, стреляли на улицах среди домов. Перед ними в сторону траншей бежали и падали люди. Люди бежали и по скатам высоты. А все овсяное поле, дальняя опушка леса, окраины деревни – все чернело, вздымаясь разрывами, и все небо дрожало от грубых натянутых струн. И воздух будто шуршал и колыхался под низкими облаками. И капал мелкий дождь, как пыль. И был, оказывается, закат за высотой, багрово-кровавая щель светилась, сплюснутая тучами над лесами.

И на фоне этого заката Борис отчетливо увидел на высоте черные силуэты танков. А небо все дрожало, вибрировало, налитое гулом, и в этом смешанном гуле неба и земли серыми тенями, совсем беззвучно, стремительно и низко вынеслась над лесом партия штурмовиков, вытянулась и сразу же пошла в пике над высотой, выбрасывая к земле острые вспышки пулеметов. И в ту минуту, готовый плакать и проклинать это помогающее ему небо, Борис подумал одно: «Наши ИЛы! Наши ИЛы!» – и страшным криком бессилия закричал в небо:

– Поздно!.. Поздно!..

Почти на бреющем полете, как бы прижатые дождем к плацдарму, штурмовики сделали пять разворотов над горящей деревней, скрипя «эрэсами», стирая с земли звуки боя, железный рев танков. Наводчик противотанкового ружья сидел у стены, непонимающими глазами глядел то на Бориса, то на пикирующие самолеты. Из его ноздрей струйками текла кровь, и рукав шинели был в крови. Он был тяжело контужен. На коленях его лежало покореженное противотанковое ружье.

– А ты кто? Пулеметчик? Где пулемет? – закричал Борис на солдата с птичьим личиком.

И тот, моргая от капель дождя, воровато озираясь, шевельнул губами:

– Там… убитый… второй номер я… отступают наши, отступают… все убитые. А наши ИЛы только пришли… пришли. Товарищ капи…

– К пулемету!..

Он с трудом отцепил мертво сжатые на рукоятках пальцы пулеметчика первого номера, оттолкнул его тяжелое тело – оно сползло в траншею, стукнуло возле ног – и тотчас понял, что все кончено. Потряхивая широкими плоскостями, ИЛы развернулись над деревней, где слабо дымили подожженные грузовые машины, ушли на восток, почти касаясь верхушек леса.

Снаряды не вздымали овсяного поля, меркло блестевшего от моросящего дождя, прибитый дым от шести горящих танков тянулся по скату высоты меж копен, и там, спокойно перешагивая через тела убитых, шли в пятнистых плащ-палатках по полю человек восемь немцев, шли прямо на высоту. И именно то, что немцы двигались спокойно, а со стороны высоты не раздавалось ни одного выстрела (выстрелы хлестали справа, и слева, и позади), сказало Борису, что оборона сломана, ее уже нет.

С чувством, похожим на злорадство, он надавил на спусковые рычаги и увидел, что немцы упали, быстро поползли в разные стороны, прячась за бугорки убитых. Не оборачиваясь, он крикнул солдату:

– Беги по траншее, собирай всех сюда! Всех, кто остался…

Никто не ответил, – может быть, Борис не расслышал, он оглох на одно ухо. Оглянулся: солдата с птичьим лицом не было. Борис бросился к другой стене траншеи.