Батарея держит редут

– Вижу, что новый командир приступил к знакомству с личным составом. Это хорошо, теперь послушайте, что следует сделать далее. – Он подошел к висевшей на стене карте и продолжил: – Я дал войскам приказ остановиться на левом берегу Аракса. Дальнейшее продвижение вперед считаю нецелесообразным. Впереди безжизненная местность, пригодная лишь для кочев-ников, обладание ею не принесет выгод, но весьма затруднит снабжение передовых войск и вызовет напряжение со стороны других стран, прежде всего Англии. С этими соображениями Петербург согласен, хотя, не скрою, имеются горячие головы, которые уже сейчас хотели бы видеть нас на берегу Персидского залива. К сожалению, есть они и у нас. Впрочем, все это вопросы большой политики, не нашего, как говорится, солдатского ума.

Ермолов подошел к другому краю карты.

– Сейчас нас более интересует часть Закавказья, населенная дружественными армянами. Я имею в виду Эриванское ханство, где ныне властвуют персы. Как видите, оно нависает над правым флангом наших войск и создает им постоянную угрозу. Поэтому основной задачей кампании 1827 года я считаю поход в Эриванское ханство и освобождение его от персидского владычества. Не нами начиналась сия война, но те, кто ее развязал, должны поплатиться за свое безумие. К весне следует создать ударную группировку для вторжения в ханство с севера. По сей причине мною дано указание создать военный лагерь в районе Акстафы. Вам, Николай Николаевич, нужно вместе с комиссарами выехать на место и заняться обустройством лагеря. А вам, поручик, поспешить с приказом Нижегородскому драгунскому полку на передислокацию. Заодно свезете мое распоряжение генералу Паскевичу о немедленном возвращении в Тифлис. И прошу не тянуть с исполнением, погоды ныне капризные, того и гляди, перевалы закроются и сделают горные пути непроходимыми...

На другой день Болдин отправился в обратный путь. Среди выделенного ему небольшого сопровождения оказался и Равилька – так распорядился Челяев, видя трогательную привязанность татарина к своему спасителю. Майор посетовал на вынужденное расставание: здесь, сказал, хоть и сытно, но в нашем краю милее. Ничего, даст бог, еще свидимся. А Равильке дал особый наказ по сбережению барина.

– Буду беречь лучше ружья, – пообещал тот.

Прошло немного времени, и войска, следуя распоряжениям главнокомандующего, пришли в движение.

Наступила холодная и скучная пора, люди с трудом обживались на отведенных стоянках. За короткое время их нельзя было обустроить и приспособить к сколько-нибудь пригодному проживанию. Такова уж участь военного человека. Мерзли, ворчали на начальство, ругали неуемных персов, вынудивших терпеть лишения. Зато наверху развернулись жаркие баталии.

В конце ноября Паскевич наконец прибыл в Тифлис. По пути вменил себе в обязанность проверять готовность войск, устраивал строевые смотры и строго взыскивал с командиров за недостающие комплекты обмундирования, чего те отродясь не видывали, плохую выправку солдат и другие, ставшие привычными в обиходе недостатки. Грозил строгими мерами, в числе которых неизменно присутствовала угроза уведомить государя о скверной организации службы в данном гарнизоне. Растерянные командиры писали оправдательные письма и просили заступничества у главнокомандующего.

Ермолов разделял их возмущение. До него стали доходить сведения о том, как информировал Паскевич государя о состоянии Кавказского корпуса. С самого начала, пользуясь полученным правом личной переписки, тот отправлял на высочайшее имя послания в запечатанных конвертах, которые никто не имел права вскрывать. Однако после ознакомления государя они становились известными определенному кругу лиц, и некоторые доброхоты посчитали нужным переслать копии Ермолову. Хотя в них поначалу отсутствовали личные выпады, Ермолова не могли не возмущать такие, например, оценки: «Кавказские войска находятся в совершенном беспорядке: необученные, оборванные, грязные, в ветхих, заплатанных мундирах без пуговиц, в брюках разного цвета, с изорванными ранцами, вместо портупей веревочки... Выучки нельзя от них требовать, они ничего не знают...»

Словом, к моменту появления Паскевича обе стороны накопили достаточно претензий друг к другу. Ермолов выслушал доклад Паскевича о затянувшейся командировке в молчании, уточнять ничего не стал, лишь указал на лежавшую перед ним стопку бумаг и пояснил:

– Это все свидетельства ваших выкрутас, командиры жалуются на ничем не оправданные придирки и просят защиты. Не угодно ли будет вам присоединить их жалобы к своим посланиям к государю? И непременно в запечатанных конвертах как бумаги исключительно государственной важности?

Паскевич не выдержал насмешки, рассердился, сгоряча наговорил дерзостей и сказал, что не желает более служить вместе, о чем ныне же пошлет рапорт.

– Бумаги, бумаги, возьмите, – напутствовал его Ермолов, – и, прежде чем вести себя с такой запальчивостью, не худо бы научиться подчиняться распоряжениям старшего начальника, а не строчить многословные доносы...