Батарея держит редут

Мелочные придирки, строевые смотры и постоянные замечания Паскевича относительного внешнего вида солдат вызвали недовольство офицеров, особенно старых кавказских служак. Во время боевых действий они достигали успехов, полагаясь на свое умение и опыт, там их никто не наставлял, тут же постоянно чувствовали себя виновными в каких-то упущениях. Армия – своеобразный организм: поставь солдат в тяжелейшие условия, но ободри ласковым словом, они тебе горы свернут, а помести в теплицу и начни шпынять по пустякам, беды не оберешься. Между офицерами стали ходить разные насмешки, в ход пошли анекдоты и эпиграммы. Знающие люди говорят, что это самое последнее дело, ибо устои колеблются не от грома, а от шепотков. Особый успех выпал на долю Болдина, прочитавшего на офицерской пирушке стишок по поводу того, как устроил Иван Курганов проверку расходования казенных средств, выделенных 42-му полку. Вспомним, что Реут, не желая отчитываться перед этим проходимцем, послал его к своему ординарцу.

Иван к Алексею явился,
Отчета спросил за пять лет,
Скажи, как казной распорядился,
Не в ней ли причина побед?
Не меряют доблесть на тыщи,
Ценить не способны они...
Взмахнул Алексей кулачищем —
Живой? Вот теперь оцени!

Имена героев совпадали с высокими лицами, и то, как Иван был посрамлен Алексеем, очень понравилось офицерам. Стишок стал гулять по офицерским компаниям и добрался, по-видимому, до самого верха. Приехал как-то Паскевич в крепость и выказал особую придирчивость по части восстановительных работ, порядка в казармах и строевой подготовки. С ехидцей посочувствовал: можно ли с солдатиков требовать положенной службы, когда они все время батрачили на генеральском поместье? Затем поинтересовался у Реута, чем заняты офицеры, ответом не удовлетворился и брюзгливо заметил: вы-де с них построже спрашивайте и делом занимайте, чтобы поменьше на пирушках сидели и пасквильными стишками баловались. Ну, понятно, и до него дошло.

Реут как раз формировал команду для доставки из Тифлиса оружия, боеприпасов и денег на восстановительные работы. Решил он рассеять тучи, нависшие над Мадатовым и поручиком, к которому с некоторых пор чувствовал особое расположение. Написал письмо Ермолову, в котором просил заступиться за боевого друга, лишившегося в результате войны своего имения и подвергающегося ныне мелочным придиркам. Затем приказал Болдину пристать к этой команде и вручил ему письмо, потребовав, чтобы оно было передано лично главнокомандующему.

Павел обрадовался поручению, дорога, хоть и трудна, а все же лучше тоскливого пребывания в полуразрушенной крепости. Но главное – появилась надежда увидеть боевую подругу, дочери Реут тоже написал письмо.

Выступили на другой день, путь предстоял нелегкий, приходилось бороться со многими препятствиями, идти по едва заметным тропам, извивавшимися над пропастями. Один неосторожный шаг – и лошадь летела в кручу. Люди, одетые по-летнему, встречались и с осенью, и с зимой. Особенно запомнилась первая походная ночь. В непроглядной тьме ничего нельзя было разглядеть, лишь раздавались тяжелый сап и топот лошадей, людской говор, лязг оружия и где-то далеко внизу рев клокочущего горного потока. А сверху все сыпал не то дождь, не то снег. Временами сверкающая молния на мгновение озаряла уходящий в облака крутой косогор, вереницу всадников и сбоку – бездонную пропасть. В ушах Болдина еще долгое время звучали из ночного мрака голоса товарищей.

– Держи влево, ребятушки, а то как раз смерть!

– Не напирай, – слышалось с другого края. – Осади... Легче...

Шедшая впереди лошадь внезапно споткнулась и стала медленно сползать к обрыву. Всадник бестолково задергал поводьями.

– Сигай, дурья башка! – закричали ему. Вряд ли, однако, он что-нибудь слышал. В самый последний момент ему удалось ухватиться за скальный выступ и задержать скольжение. Болдин снял с шеи и бросил свой шарф, бедняга судорожно ухватился за него, а лошадь с диким ржанием скользнула в ущелье. Общими усилиями его вытащили на тропу. Болдин с трудом разглядел широкое скуластое лицо и услышал хриплую благодарность:

– Спасибо, бачка... Не дал карачун...

Происшествие лишь на мгновение задержало ход отряда.

– Проходи, не задерживай! – раздались сзади нетерпеливые голоса.

– Куда проходи? Вишь, человек пропадает! Что, вытащили? Слава тебе, царица небесная!

– Вали, вали, не задерживай!

Спасенный, татарин Равилька, с тех пор не отходил от Болдина и ухаживал за ним не хуже заботливой няньки, причем делал это весьма неназойливо. Обычно тихо сидел в стороне и точил свой длинный нож, острый, как бритва. Проявлялся он, лишь когда возникала необходимость и всегда кстати, поскольку Равилька уже долго служил в Закавказье и знал многие хитрости, способствующие выживанию в горах. Он первым распознавал засаду и обращался к Болдину, которого называл не иначе как «барином»: