Батарея держит редут

Все было тихо, подумалось, что это сонное царство рано не просыпается. И вдруг утренняя тишина словно бы взорвалась весенним громом. Его въезд на площадь был встречен звуками оркестра и такими громкими приветственными криками, что лошади сбились с шага. Вся площадь была заполнена людьми, преимущественно военными, в глаза бросилось разноцветье мундиров разных полков. Майор Нечволодов обратился с рапортом: «Батальон по случаю вашего прибытия построен!» За ним такой же рапорт отдал майор Челяев. Подошли с приветствием представители грузинского дворянства и местных властей, пропели приветственный молебен священнослужители, плавно проплыл хоровод грузинских девушек с первыми весенними цветами. Ермолов был растерян и растроган до слез.

– Спасибо, спасибо, господа... – повторял он, – это слишком большая честь для отставника...

Потом выразил опасение, что подобное изъявление дружеских чувств наверняка не понравится нынешним властям и может иметь неблагоприятные последствия. Его успокоили: об отряде Челяева, который подчинялся непосредственно ему, нынешние власти забыли, а начальник местного гарнизона, находящийся вдалеке от тифлисских событий, волен поступать по своему усмотрению. Ермолов этими объяснениями удовлетворился, но выразил твердое намерение продолжить путь. Тогда его скромную кибитку стали нагружать разной снедью, бочонками с вином, сувенирами. Один из грузинских князей вручил небольшую тыкву:

– Ты говорил, что у нас головы, как тыквы, так пусть они всегда будут с тобой...

Ермолов был в большом смущении. Только теперь он по-настоящему почувствовал перемену в своем положении. Ранее, будучи всевластным повелителем этого края, он не обращал внимания на подобные изъявления, считая их едва ли не обязательными, но теперь видел в них проявление искреннего участия.

– Остановитесь, господа, мне предстоит неблизкий путь, как можно все это увезти?

– Не извольте беспокоиться, ваше высокопревосходительство, – отвечали ему, – мы обо всем позаботимся.

И точно, из Мцхеты Ермолов выезжал уже в сопровождении отряда казаков, долженствующих обеспечить его безопасность на всем пути следования по Военно-Грузинской дороге.

С отъездом Ермолова перетряска в высшем командном звене Кавказского корпуса продолжилась. Паскевич, кажется, решил избавиться от всех соратников смещенного главнокомандующего, и первым среди них оказался генерал Вельяминов, бывший начальник ермоловского штаба. На его место был назначен генерал Афанасий Иванович Красовский, начальник прибывавшей 20-й пехотной дивизии. Им не приходилось сталкиваться по службе, но кто-то передал об опасении Красовского заразиться «ермоловским духом», и это явилось для Паскевича лучшей рекомендацией. О своем скоропалительном решении ему скоро пришлось пожалеть.

Красовский, имея опыт штабной работы в крупных соединениях, привык действовать самостоятельно, Паскевич же предпочитал, чтобы на все испрашивалось его личное разрешение. В противном случае давал безапелляционную оценку: вздор! Сначала Красовский мирился с такой манерой, но недаром говорится, что и у святого терпение может лопнуть. Готовясь к походу на Эривань, он разработал маршрут движения с учетом наличия подножного корма, для чего прибег к совету местных старожилов. Паскевичу маршрут показался излишне усложненным. Красовский изложил свои соображения, на что услышал неизменное:

– Вздор, вздор! Да вот извольте спросить знающего человека, – и указал на находившегося рядом Карганова. Тот услужливо подтвердил:

– Совершенно верно, ваше превосходительство! Весенняя травка – как девичья славка, везде пролезет и ни от кого не скроется...

– Давайте слушаться голоса мудрости и не усложнять себе жизнь, – заключил Паскевич и не преминул пожаловаться: – Удивительно, что во все приходится вникать самому, решительно ни на кого нельзя положиться. Подготовьте приказ на движение войск с учетом высказанных соображений.

Красовский, однако, не спешил уходить, всем своим видом показывая, что имеет конфиденциальное сообщение, и, дождавшись ухода Карганова, сказал, что он как начальник штаба пришел к главнокомандующему с продуманным решением и так скоропалительно отвергать его на основе невежественных суждений постороннего человека не годится.

– Ах, так вы, сударь, обиделись? – Лицо Паскевича покрылось красными пятнами, что свидетельствовало о его крайней разгневанности. До сих пор он еще не встречал прямого противодействия своим распоряжениям и воскликнул: – Что ж, извольте, я даю вам сатисфакцию, здесь же, в этой комнате, на три шага!

Красовский пожал плечами и спокойно ответил:

– Я не давал ни малейшего повода, чтобы можно было против меня так забыться. Если же вам непременно хочется пострелять, то пожалуйста. Только предупреждаю, что сам выстрелю в воздух, а если вы меня убьете, то вам не хватит жизни, чтобы смыть краску стыда со своих щек.