Батарея держит редут

Сам город располагался несколько южнее крепостных стен и почти совсем обезлюдел, поскольку жители были переселены в крепость. Они, запертые в узком пространстве, испытывали большие лишения, что, впрочем, нисколько не вол-новало Эриванского сардара Амир-хана. Это был 80-летний старец, в прошлом искусный военачальник, но теперь тяготившийся повседневной суетой. Бенкендорф послал ему представителя с предложением добровольно сдать крепость, обещая, что в этом случае он останется на своей должности. Тот не ответил по существу, но деликатно осведомился, есть ли у русского начальника шампанское. Бенкендорф послал ему ящик, сардар отблагодарил персидскими сластями и фруктами. На этом обмен любезностями закончился, и разговор пошел на другом языке. Теперь с персидской стороны в нем участвовали Гассан-хан, тот самый, который в 1808 году был комендантом Эривани и отстоял крепость от войск Гудовича, а также ее нынешний комендант Сават-Кули-хан.

Сам же сардар, устранившийся от повседневных дел, предпочитал беседы с мудрейшими, среди которых был старик, предсказавший поражение Аббас-Мирзы при начале его вторжения в Карабах. Чудом избежавший расправы жестокого хана, он продолжал твердить о неудаче войны с русскими и призывать к скорейшему замирению. «И золото станет прахом, и луна померкнет», – уныло повторял он, тогда сардар, вняв предостережениям, собрал большую часть казны, снял золотую луну с минарета и решил вывезти тайком это богатство в более надежное место. К предназначенным к вывозу ценностям он решил присовокупить также древние рукописи из хранилища Матенадаран, среди которых находились тысячелетние папирусные свитки, чуть ли не со времен Урарту. Цену такому богатству просвещенный сардар понимал, правда, разумения, что оно принадлежит армянскому народу, ему не хватило.

Древние рукописи находились в ведении старца Гургена, чей облик соответствовал возрасту подопечных. С Амир-ханом он находился в приятельских отношениях, старики время от времени беседовали, рассуждая о бренности мира, и умело уклонялись от богословских споров. Однако с появлением русских войск их благочинию пришел конец. Когда сардар повелел прислать ему папирусные свитки и рукописи древних евангелий, которые до сих пор никогда не покидали хранилища, Гурген воспротивился, за что был подвергнут насилию. Когда же поползли слухи, что сардар готовит к отправке казну, он заподозрил, что такая же участь ожидает и его бесценные сокровища. Нужно было во что бы то ни стало не допустить грабежа.

После недолгих раздумий Гурген решил прибегнуть к помощи недавно обосновавшегося в городе князя Адамяна. Его молодость и предосудительное поведение, о чем ходили слухи, не смутили старца, который считал, что во имя спасения национальных святынь можно закрыть глаза на любые пороки. Действительно, князь, услышав о беде, изъявил немедленную готовность не допустить разграбления хранилища. Он посоветовал известить о затеваемой краже католикоса и российских военачальников, для чего послать в Эчмиадзин надежного человека с письмом. Выбор Гургена пал на своего юного помощника Оганеса Асланьянца, с которого взял клятву сохранить поручение в тайне.

Оганесу едва исполнилось восемнадцать лет. Это был чистый и бесхитростный юноша, чтивший святого старца более родителей, которых лишился в детстве. Выросший в монастырской тишине, он был лишен житейских навыков, не умел укрываться, немудрено, что на пути к Эчмиадзину был обнаружен одним из персидских разъездов. Все случилось так внезапно, что Оганесу едва хватило времени засунуть письмо в скальную расщелину. Его привели к Гассан-хану.

– Куда ты шел? – строго спросил тот.

– В Эчмиадзин, ага, к нашему архиепископу.

– Зачем?

Оганес ответил твердо и с достоинством:

– Я армянин, ага, и не имею права открыть тебе то, что поклялся хранить под секретом.

– А если я прикажу тебя пытать?

– Вера и святой Эчмиадзин дадут мне силы...

Хан хлопнул в ладоши, явились палачи и повалили беднягу на пол. Изверги хорошо знали свое дело, не прошло и минуты, как Оганесу вырвали глаз и отрезали нос.

– Теперь ты станешь говорить? – спросил хан окровавленного юношу.

Но тот только бормотал молитвословие.

– Ну, гляди! Отныне ты не сможешь делать и этого! – вскричал рассвирепевший Гассан-хан и приказал отрезать ему язык.

Всю ночь отважный юноша полз к монастырю и достигнул его лишь на рассвете. Он был обучен грамоте и кое-как смог изложить суть поручения, а также вызвался показать место, где спрятал письмо.