Батифон

Этот аттракцион под названием "Великолукский мясокомбинат №2"3, в совдеповском простонародьи именуемый "американские горки", эпизодично всплывал в сознании каждый раз, когда возвратно-поступательные движения, считающиеся апогеем отношений двух людей, достигали, наконец, кульминации и развязка наступала моментально, без всяких переходов. Конечно же, со временем события эти стали приобретать довольно ощутимые грани и детали, тем паче, что происходили теперь реже, оставляя больше времени для анализа и расширяя пространство наблюдений. Уходило время физкультурных прыжков через снаряды, впоследствии называемые "козлами", рыцарям с присущим им пафосом и талантом вешать на уши развесистую клюкву предпочитались их "кони", обладающие добродушным нравом и твёрдо знающие предназначение своей природной жеребцовской неутомимости. По мере углубления ощущений и приобретения ими оттенков и полутонов взамен молодёжных остроты и прямолинейности, начала проявляться и лирическая составляющая этого, казалось бы, обычного рефлекторного процесса. Простое общепринятое название "оргазм" становилось совершенно не информативным и слышалось как ответ "солнце встало" на вопрос о прогнозе погоды. Теперь эпитеты и описания наполнялись жизнью и это было не начинающее отдавать обыденностью "я кончила", а очень яркое восприятие, рисующее образы, достойные палочки Басё, которой он писал хайку на песке. Мозг вдруг становился соцветием, конвульсии тела сопровождались ускоренным раскрытием его бутонов и опаданием лепестков, оставляя эхо угасающих вибраций и послевкусие аромата, растворяющегося в образовавшейся пустоте, которая могла заполниться какими-то картинами, всплывающими из глубин подсознания. Предваряло это разливающееся по телу тепло и утрата физических границ из-за чего забывалось дышать, ослепительная вспышка Большого Взрыва заполняла всё, что ещё недавно делилось на составные элементы и одновременно становилась всем, сотканное из моментально ставших порхающими бабочками клеток тела пространство пульсировало, рождая на несколько тягостно-сладких мгновений новую реальность, как будто ангелы приоткрывали полог, скрывающий необозримый, состоящий из звёзд и тишины, невероятно живой бесконечный космос, где всё было ЧУДОМ и сама ты, растворенная, была ему причиной, и смыслом, и сутью. И любые попытки задержаться в этом невозможном и одновременно единственно возможном мгновении, сотканном из дыхания вечности были обречены на провал, потому как напоминали потуги покорителей неба, похоронивших свои идеалы в конструкторских чертежах и безумных формулах. Бабочки разлетались в необъятные вселенские дали, взмах крыла последней из них запускал удары сердца, и ты стояла с сачком посреди остывающего великолепия созвездий в недоумении и растерянности, замечая, как одна из звёздочек упала и превратилась в слезинку на появившемся лице. И гулкое эхо глубокой благодарности за возможность исчезать напоминало о только что прожитом…

__________________________________________

…Итак, я начинаю…

Черный пес Петербург – морда на лапах,

Стынут сквозь пыль ледяные глаза.

В эту ночь я вдыхаю твой каменный запах,

Пью названия улиц, домов поезда.

Черный пес Петербург – ночь стоит у причала,

Завтра в путь, я не в силах судьбу отыграть.

В этой темной воде отражение начала

Вижу я, и, как он, не хочу умирать…

Покрытый многочисленными царапинами и шрамами бронзовый шар около метра в диаметре, заполняя собой пустоту, размеренно описывал круги в пространстве между софитами и сценой. Если бы не закрепленный на нём канат, уходящий другим концом в тьму потолочного закулисья, то шар мог, казалось, летать как стимпанковский НЛО над залом и сценой Лужников, собравших в этот декабрьский вечер накануне годовщины крушения одной из мировых империй многочисленную серую толпу зрителей, зевак и тех, кто за компанию. Присутствующие по большей части принадлежали к поколению, не изуродованному неизлечимо, канувшей в лету диктатурой, именем которой и по сей день названы некоторые городские объекты и площади. Так и не привыкнув к красному знамени в своих руках, эти юноши и девушки несли полотнища белые, с аббревиатурой, совершенно ничего не говорившей обитателям остальной планеты, но при этом являющейся в разлившемся вокруг межвременье иконой и символом наступившей внезапно никогда не пробованной на вкус свободы, которая подавляющим большинством была принята за волю со всеми присущими этому понятию разрушительными качествами.