Батюшков не болен

“ Смело переводите régence, régent правление и правитель, а gouvernement правительство, administratif управительный, но attribution лучше принадлежность, нежели присвоение, которое значит другое. Foncière не поземельная, а недвижимая. Не сказал бы я ни узакониться, ни укорениться: лучше вступить в подданство, сделаться гражданином и проч. Туземец хорошо”.

В Варшаве Вяземский часто видится с императором. В одну из первых встреч царь, зная о родственных отношениях Вяземского с Карамзиным, спрашивает своего переводчика, читал ли тот “Историю государства Российского”. “На мой ответ, – пишет Вяземский, – что ещё не успел я прочесть, государь с видом какого-то самодовольства сказал мне: «А я прочёл её с начала до конца». Благодаря письмам Вяземского Карамзин хорошо осведомлён о варшавском воздухе свободы. Он чувствует, насколько Пётр Андреевич воодушевлён начинаниями, и в апреле 1818 года пишет Дмитриеву: “Варшавские речи сильно отозвались в молодых сердцах: спят и видят конституцию; судят, рядят…”

“Спустя несколько времени, – вспоминает Вяземский, – поручено было Новосильцову государем составить проект конституции для России. Под его руководством занялся этим делом бывший при нём французский юрист Deschamps; переложение французской редакции на русскую было возложено на меня”. Вяземский с жаром берётся за дело. Он чувствует себя участником исторического события и взволнованно сообщает об этом Карамзину. Тот комментирует новости из Варшавы в письме Дмитриеву: “Не требую ни конституции, ни представителей, – пишет он, – но по чувствам останусь республиканцем, и притом верным подданным царя Русскаго: вот противоречие, но только мнимое”. “С нетерпением ждём известия об умножении вашего милого семейства”, – пишет он в апреле Вяземскому. На Николу Летнего княгиня Вера, действительно, разрешается от бремени мальчиком.

Александр Тургенев. Летом 1816 года не станет Державина. Патриарх русской поэзии скончается в Званке на семьдесят третьем году жизни; его сведут в могилу желудочные болезни, нажитые в юности; гроб с телом поэта перевезут из имения по Волхову и похоронят в Хутынском монастыре Новгорода.

Известие о кончине Державина произведёт в литературной среде заметное движение. Капнист, Дельвиг, Олин и другие – разместят в периодике стихи памяти Гаврилы Романовича, одинаково взволнованные, пусть и разного качества. Однако в светском обществе печальная новость почти никак не откликнется. “В воскресенье мы обедали в Павловске: никто не сказал мне ни слова о смерти знаменитого поэта!” – с горечью пишет Карамзин Дмитриеву.

Отзовётся на смерть Державина и Вяземский. Он напишет для “Вестника Европы” статью, где замечательно точно, пусть и иносказательно, сравнит двух титанов: “Ломоносов в стихах своих более оратор, Державин всегда и везде поэт. И тот и другой бывают иногда на равной высоте; но первый восходит постепенно и с приметным трудом, другой быстро и неприметно на неё возлетает. Ломоносов в хороших строфах своих плывёт величавым лебедем; Державин парит смелым орлом. <…> Ломоносова читатель неподвижен; Державин увлекает, уносит его всегда за собою”.

Со смертью Державина закрывалась и “Беседа любителей русской словесности”, существовавшая в хлебосольном доме на Фонтанке исключительно за счёт славы и кошелька Гаврилы Романовича. Терял под ногами почву и “Арзамас”. С кем воевать теперь? И “любезные сочлены” его понемногу разъедутся по свету. “Громобой” Жихарев и Северин – “Резвый кот” – отправятся в свите Александра в Варшаву, туда же убудет и “Асмодей” Вяземский. “Кассандра” Блудов уедет в Лондон советником посольства, “Чу!” Дашков – советником при посольстве в Константинополь, а Батюшков (одним из последних) по дипломатической службе отправится в Италию.

“ Арзамасское братство безвестных людей” самораспустится.