Батор (СИ)

Иван Ильич хмыкнул и, сделав затяжку, выдохнул сигаретный дым. Клубясь, он поднялся куда-то в ветки растущего дерева. На нём сидела сорока и заливисто трещала — очевидно, охраняя гнездо где-то рядом. Меж тем Сергей за время молчания полностью разобрался с грязной плитой и приценился к отмытому мрамору.

Лучше.

И чище.

Определённо.

— Молодая, — растянул Иван Ильич, и Сергей кивнул, поднимаясь. Воду он вылил на участок недавно посаженных цветков — белых, какие ему посоветовала продавщица в пригороде на подъезде к кладбищу. Сказала, что долго живут и особого ухода не требуют, да и были они красивые — чистенькие, белые, прямо как волосы подруги и её кожа.

Марго родилась с болезнью альбинизма и всегда стеснялась этого факта, а потому всегда старалась доказать, что нормальная, здоровая и адекватная. Из-за этого и шумная была: думала, что экспрессией и эмоциями отвлечёт внимание от визуальных недостатков, которые считала уродствами. Сергей уродством это не считал, для него подруга была красивой и шумной, и белой — и такой, чьему настроению он в тайне завидовал и каким восхищался.

Её энергия пробивала любые преграды, как и напористость, даже когда условная проблема шире и выше, и старше.

По боку!

«Всё возможно преодолеть при нужном подходе», — как-то сказала она после обретённого фингала, и Сергей повторил эту фразу — уж действительно, тогда если Марго сама не смогла победить шестёрку, так взяла хитростью и обидчик получил ответный фингал.

Взгляд приметливо осмотрел белые цветки. «Посмотрим, как приживутся», — рассудил Разумовский и, повесив тряпку на борт, отошёл к коробку с инвентарём. Там он набрал из пятилитровой бутыли — последней — ещё воды в ведро, меж тем Иван Ильич, всё изучая могилку, спросил:

— Как это?

— Сгорела. — Голос почти не дрожал, хотя грудь сковало холодом.

— Чего? — удивился смотритель.

Сергей передёрнул плечами, отошёл к гранитному ограждению, какое тянулось от плиты небольшим поребриком и создавало границы участка, где сидели цветы, и, опустившись, начал очищать там от пыли.

— Пожар был в доме, — коротко пояснил он.

— И опекуны?

— И они.

Иван Ильич сделал длинную затяжку, следом на выдохе пробормотал:

— Соболезную.

Сергей пару раз кивнул головой, сосредоточившись больше на грязи на поребрике. Порой он поправлял растения и думал над тем, чтобы подвязать их потом, в следующий раз и над тем, как всё-таки за несколько лет боль из острой обратилась в тупую с сопровождающимся холодом.

— А та женщина, с которой ты был, а?

Сергей вынырнул из мыслей, растерянно глянул на прохлаждавшегося смотрителя и вскинул брови. Иван Ильич, пыхтя, обвёл руками будто бы круг, на что Разумовский нахмурился — как грубо.

— Эта с батора, — подсказал он.

— Марья Марфовна? — догадался, наконец, Сергей, припомнив пухлую женщину.

— Угу, она.

Разумовский кинул тряпку в воду и, промывая её от грязи более тщательно, припомнил пожилую Марью Марфовну, одну из воспитательниц по новой программе в детском центре «Радуга» — низкую даму ему по плечо и уже ходящую с палочкой из-за больных ног, зато главное, что дети её любили и она отдавала себя их воспитанию.

— Она хотела её удочерить, но разводный процесс отозвали. Забрали другие опекуны, — пояснил он.

— Чего это она тогда так увязалась, что до сих пор бывает?

Сергей вздохнул, но терпеливо пояснил, отжимая тряпку:

— Она вскармливала её после рождения. Бывает, что так связь материнская формируется между женщиной и ребёнком — не объяснить наукой.

— Мгм, ясно.

Иван Ильич либо понял, либо не понял. Сергей поставил на второе и поспешил воспользоваться тем, что смотритель замолчал, потому продолжил очищать пространство после земельных работ по посадке и прочей пыли. Не то, чтобы Разумовскому не нравилась компания смотрителя — на кладбище жутко бывать одному, это он понял ещё когда впервые один приехал пару лет назад. Тогда будто могилы оживали и смотрели на тебя, стремились рассказать истории, а на душе становилось жутко от осознания, что жизнь когда-то и его отмерит последний срок, и он окажется где-то здесь или на другом. Таком же. Простой обычной плитой, может, без фотографии, но таким же заложником земли и в ряду других таких же.

Смерть ровняла всех, особенно — с землёй. И было в этом и что-то жуткое, и что-то философски-понятное: рано или поздно произойдёт в любом случае.

Потому Иван Ильич порой спасал своими расспросами, пускай и был простоват, часто чего-то не понимал, однако с ним определённо спокойнее. Разумовский закончил с поребриком, поднялся и также вылил воду, на этот раз чуть в стороне. После он отставил ведро в коробок, к нему тряпку, какую выкинет на выходе с кладбища, и принялся собирать другие вещи, постепенно вспоминая.