Батраки

— Рук на свете достаточно, сынок. Народу-то больше, чем работы…

— Помирают же люди…

— И родятся! А родится-то больше… И у нас — видишь, сколько народу, а заработков мало. Что ты думаешь, там другие края? Такая же бедность, как и тут… Богатых там, может, и больше, чем у нас, да много ли их приходится на такой город? Туда народ тянется со всех концов, так и рвут друг у друга кусок хлеба.

— Там хоть вырвать его легче, чем тут…

— Это здоровым!

— Ну, я-то здоров, слава богу.

— Да в силу еще не вошел… куда тебе до мужика.

— А работать мне приходится за мужика… все равно! Как я ворочаю в лесу, так другой десять раз бы надорвался.

— Тяжело работаешь, сынок, верно. Да ведь надо работать. А все-таки ты дома, оно, как ни говори, легче… Думается мне, если ты уйдешь, всем нам будет худо…

— С чего бы? Это вам так кажется. Тут не на что надеяться, у нас насчет заработков трудно. Хорошо, покамест лес возят на фабрику… А ну фабрика встанет, что тогда? Скажите!

— И так беда, и этак беда. А все-таки своя беда лучше… Придет она, так придет, но тут тебе есть хоть где голову приклонить… А у людей…

— Не так-то страшно на чужбине. Не верьте. Везде богу молятся и люди есть всякие: и злые, и добрые.

— Найти их мудрено.

— А я ни у кого милости не буду просить. Только бы господь дал здоровье…

— Храни тебя матерь божья!

— Стану я работать что есть силы, так и обходиться со мной будут, как с человеком, а не как с собакой! Сколько лет я тут работаю, а сказал мне кто ласковое слово?

Он привстал на нарах.

— Боже милостивый! — прошептала Маргоська.

— Ведь я ничего даром ни у кого не возьму, на добром слове — и то скажу спасибо… Но у нас тут живодеры, а не люди, верно вам говорю… Боже упаси к ним сунуться или попасться на глаза: заедят! Или укусят так, что жить не захочешь… Господа! Они весь свет арендовали у господа бога, а не заплатишь им — ничем не дадут попользоваться. У них и почести, и всякие чины, а мы должны скакать перед ними на задних лапках… Для них и все удовольствия, и танцы, увеселения и корчма, а для бедняков ничего! Собачья конура да навоз…

— Уж не обидел ли кто тебя? Скажи!

— Э, обидел!..

— Говори же!

— Я не про один раз толкую, а тут, видать, всю жизнь такое творится…

— Так не лезь к ним!

— А куда я пойду? У меня своей земли нету, куда мне деваться?

— Ох, нету, сынок, нету, даже и клочка!

— Вот мне и надо нажить!

— Боже милостивый! Наживешь ты!

— Наживу! Было бы только здоровье…

— Хоть ты и будешь здоров…

— На все божья воля. Пойду по свету и буду искать работу, покуда не найду…

— Юзусь! Юзусь!..

— Не плачьте, ведь я вернусь; хоть на краю света буду, а прилечу, когда вы напишете мне…

— Хорошо бы так! Боже милостивый! Это легко сказать!

— Вот увидите, что вернусь…

— Свет велик, кто знает, что с тобой может стрястись…

— На все божья воля! Но и тут смерти не миновать. А лучше мне, чем весь век мыкаться, год или два поработать в людях, зато потом жить не хуже других. Что же, буду я от них куска ждать, как голодный пес? Будь я бесчувственный, меня бы эта обида не жгла. Но ведь собака — и та не бесчувственная, а у человека душа! Душа-то болит!..

— Ох, болит, болит…

— Сами знаете, не зря я говорю! Не могу я тут оставаться… Эти богачи, что за ручьем, взъелись на вас да на меня и, где ни случись, нас поносят. Старый Хыба понимает, что никто за нас не вступится, никто не защитит. Всю жизнь он попрекает нас этой скалой проклятой, где наша хата стоит. Ну, что ему в ней, скажите! А про то он не упоминает, что покойный тато кровавым трудом заработал этот клочок земли!.. Никогда не упоминает! Он бы хотел, чтобы мы все лето на него работали даром, а о том не спрашивает, есть ли у нас на зиму десяток картошин! Только бы ему было хорошо, а батраки пускай с голоду подыхают…

— Верно это, верно!

— Что так жить, что совсем не жить — все равно… Лучше уж сразу околеть…

— Не богохульствуй!

— Всю жизнь прислуживать нивесть кому, работать не покладая рук с утра до ночи и не иметь за это куска хлеба? Нет, уйду, будь что будет! Заработаю, тогда вернусь…

— Юзусь! Юзусь!

— Не плачьте, мама. Ничего со мной не сделается. Есть же там наши люди…

Он встал с постели и, одеваясь, уговаривал мать не расстраиваться.

— Но с чего это тебе пришло в голову? — спросила она, стараясь сдержать слезы. — До сих пор ты ни словечком не обмолвился.

— Сказали мне вчера ребята в костеле…

— Тоже собираются?

— Да, немало народу пойдет. Подбивают меня завтра итти… Ну, я им ничего не обещал, ждал, что вы скажете…

— Что я скажу! Боже милостивый…

— Я и так и этак думал, пока шел из костела.

О корчме он не упоминал, про себя затаил обиду. Он чувствовал, что ожесточение, придававшее ему силы, смягчится, если он расскажет матери.

«Дождетесь вы, псы поганые, — грозился он мысленно, — вы у меня еще запоете!»

— Так думаешь завтра итти? — жалобно спросила мать.

— Пойду, мама. Будь что будет!

— Ну что ж… — заколебалась мать. — Ступай с богом, придется нам без тебя тут перебиваться. Только денег у нас нет… Как быть?.. Не итти же тебе без гроша в такую даль. Надо хоть на дорогу…

— Да, надо! — призадумался Юзек. — Знаете что, матуся? Продайте коз…