Батраки

За ручьем, где продают скот, шуму еще больше. Пронзительно верезжат поросята, словно с них шкуру сдирают, и визг их смешивается с мрачным мычанием волов и жалобным блеянием овец. Как есть страшный суд! Душераздирающий рев животных наполняет всю ярмарку, сливаясь в сплошной гул.

Из многоголосого гомона вырываются отдельные слова, как из бурлящего потока тихое и неумолчное журчание. Ругаются и по-двое, и целыми толпами, что бы ни покупали… Тут какой-то хозяин выхваляет перед другим своих волов, тот их хулит… Там Иосель, мясник, плюет под ноги ловко надувшему его собрату и орет во весь голос:

— Чтоб тебе сквозь землю провалиться! Чтоб тебя вдобавок паралич хватил!

Громче всех кричат рабчане. Они божатся без зазрения совести, сто раз клянутся, говоря правду, и двести, обманывая в глаза… Это крестьяне, но они уже десятки лет занимаются торговлей.

Маргоська встала у забора. Коз она держала на веревке.

Тотчас со всех сторон ее обступили рабчане.

Она робко озиралась, высматривая Юзка, но он где-то пропал. Придется ей одной продавать.

— Сколько за них?

— Пятнадцать…

— Насмех вы это, что ли?!

Начали рядиться.

— Не сойти мне с этого места, больше семи не дам!

— Я семь с половиной!

— Я даю восемь!

— Ни полушки больше!

— Чтоб мне ноги сломать, если я что прибавлю!

Торговались не менее четверти часа — все для одного.

Совсем ее сбили с толку и, наконец, заплатили десять гульденов.

— Ну, слава богу, — прошептала Маргоська, сжимая деньги в руке. — Они бы рады задаром взять… Что за народ!

Она с нежностью поглядела на коз, перекрестила их на прощание и отправилась искать Юзка. Нашла его возле ратуши. Он стоял тут с другими парнями. Все были готовы в путь.

— Продали?

— Господь помог…

— За сколько?

— Недорого, Юзусь, недорого. За десять…

— Слава богу.

— Идете уже?

Мать жалобно поглядела на него.

— Только меня дожидаются…

— Постой-ка…

Она сунула руку за пазуху, достала тряпицу, развязала ее и принялась считать:

— Один, два, три… вот тебе все десять. На-ка!

— Один хоть себе оставьте… — прошептал Юзек, беря деньги.

— На что?

— Пригодится хоть на соль…

— Спрячь! Мы тут обойдемся. Тебе скорей понадобится.

— Так я вам пришлю.

— Сперва проси у господа бога здоровья. О нас не заботься. Как-нибудь перебьемся…

— Ну, пошли? — послышались голоса.

— Юзусь, сынок! Еще я позабыла тебе сказать: ты с кем попало не водись, работай хорошенько да береги здоровье, не надрывайся…

— Ну, ну, ладно!

— Да пиши нам, как тебе там живется.

— Оставайтесь с богом!.. — прошептал Юзек, целуя матери руку.

— Юзусь! Юзусь! — мать громко разрыдалась. Она обхватила склоненную голову сына обеими руками, и слезы градом брызнули на его волосы.

— Благослови тебя бог… пресвятая матерь его… — Больше она не могла вымолвить ни слова. Поцеловала его мокрые волосы и перекрестила широким крестом.

— Пора уже! — крикнули Юзку.

Он подошел к ожидавшим его парням, и всей гурьбой они двинулись к железной дороге. Издали Юзек еще раз обернулся и утер рукавом заплаканные глаза.

— На все воля божья! — чуть слышно проговорил он, догоняя остальных.

Маргоська долго смотрела ему вслед, кусая кончик льняного платка, который повязала в дорогу. А слезы, круглые как горох, скатывались с ее руки на землю.

Прохожие толкали ее. Она машинально отодвигалась и, не отрываясь, глядела в ту сторону, куда ушел Юзек — в далекий мир…

Наконец молча помолилась за него богу и плача пошла домой.

Зося выбежала к ней навстречу на берег.

— Мама, где козы?

— Продали.

— А Юзусь?

— Юзусь?.. — мать не могла говорить, ее душили рыдания. — Уехал, дочка.

— Но он скоро вернется?

— Вернется.

— Жалко вам коз, мамуся? — спросила девочка, заметив слезы в глазах матери.

— Иди, иди, дочка. Не болтай…

Они вошли в хату.

Мать опустилась на лавку, ей не хотелось двигаться, даже раздеться.

— Как тут пусто у нас! — прошептала она.

— Не горюйте, мамуся, мы купим других, и опять…

— Дочка моя… — мать притянула ее к себе. — Доченька!..

Она долго плакала над ней, а Зося утешала ее, как умела.

……………………………………………………………………..

Шла студеная, морозная зима, суровая к бедноте. Что у кого было, давно свезли с поля и глубоко попрятали. Батракам нечего было прятать. Милостив господь и матерь божья — может, они их не оставят…

Опустевшие поля пугают диким своим унынием… Весь мир мнится заброшенным перелогом. Кажется, только в редких зеленых клочках озими затаилась и чуть теплится жизнь, но проснется она лишь весной…

Мертвящий холод сходит на землю и обращает в скелеты сочные стебли растений.

Утрами белеет сухое жнивье и сереет влажная картофельная ботва. Пусто, пусто вокруг…

Бешеный вихрь несется по полям, виснет на сучьях и стонет…

Солнце остыло, не греет, земля леденеет, мороз…

С ветром прилетают хлопья снега, белые, как пух…

Верно, там, на небе, рассыпали перья, и они падают, падают сюда, на землю. Если бы это манна падала, боже мой! — думают бедняки. — Встарь господь был милостивее к людям… Не так, как теперь!

VI

Чудно́ живут эти Сатры!.. Хатенка их стоит на самом берегу, маленькая, ветхая. На крыше дранка местами вылетела, щели в стенах такие, что впору рогатому волу пройти… А они знай пилят свои доски изо дня в день.