Батумский связной

— Мною, контрразведки Добровольческой армии[1] капитаном Карновичем, произведено задержание, — напевно продиктовал офицер привычную фразу, доставляющую ему, по всей видимости, немалое удовольствие, а дальше задумался и продолжил без прежнего радостного напева, деловой сбивчивой скороговоркой: — Задержание подозреваемого в убийстве, именующего себя… — Он поднял глаза на Бориса, выжидательно кашлянув.

Борис возмущенно дернулся и проговорил:

— Никого я не убивал. Зовут меня Ордынцев Борис Андреевич, я из Петербурга… то есть из Петрограда, не привыкну никак… юридического факультета бывший студент…

— Именующего себя Борисом Ордынцевым, — продолжил диктовать штабс-капитан, — задержан оный с поличным, возле трупа неизвестного… неизвестного господина, личность которого устанавливается… убитого оным Ордынцевым путем пронзения кинжалом.

Сидорчук поднял было глаза на офицера — видимо, его грамотную писарскую душу не устроило «пронзение кинжалом», но после смирился и продолжил писать.

— Свидетелями чего являются господин Кастелаки, хозяин гостиницы «Париж», и лакей оной гостиницы Просвирин, коего лакея своевременный донос послужил к данному задержанию…

Грамотный Сидорчук недовольно поморщился, но ничего не сказал и продолжал писать далее.

— Чьи собственноручные подписи к данному протоколу прилагаются. Август, 4-го числа 1919 года, Феодосия. И подпись — штабс-капитан Карнович.

Запуганный хозяин написал на листе — «Кастелаки», лакей Просвирин, гаденько ухмыляясь, поставил рядом жирный крупный крест.

— Ну-с, — расправил плечи офицер, — не будем больше утомлять господина Кастелаки своим присутствием. Вещи можете с собой взять, — милостиво добавил он.

Борис наклонился, собирая разбросанные по полу вещи. Вообще в номере был жуткий беспорядок, как будто что-то искали.

Писарь в это время, прочитав протокол, шептал что-то на ухо штабс-капитану. Тот встрепенулся и приказал:

— Антонов! Обыскать задержанного!

Борис кусал губы от брезгливости, когда грубые руки шарили по телу. Антонов нашел паспорт, немного денег и золотой медальон с порванной цепочкой, где была фотография Вари. Офицер повертел в руках медальон и бросил Борису. От неожиданности Борис схватил рукой воздух, и медальон покатился под кровать. Борис наклонился, преодолевая головокружение. Под кроватью в пыли лежал медальон и белый кусочек картона, что-то вроде визитной карточки. Борис автоматически поднял ее и пихнул в карман.

Большие бородатые солдаты встали по сторонам Бориса и подтолкнули к выходу. Борис пошел в полной растерянности. Дикое обвинение в убийстве казалось ему несуразным, оно сейчас же должно рассеяться как дым.

Одноэтажное розовое здание контрразведки стыдливо пряталось в саду неподалеку от торговой Итальянской улицы. Бориса провели в пустую чистую комнату с одиноким столом в углу. Один из солдат вытянулся возле дверей, второй ушел куда-то. Штабс-капитан картинно потянулся, хрустнув суставами, и неожиданно заорал истеричным базарным голосом:

— Шпион! Сволочь турецкая!

Борис вздрогнул больше от неожиданности, чем от испуга и посмотрел на офицера как на сумасшедшего. Тот, однако, коротким шагом стремительно приблизился к Борису и резко ударил в живот. Борис охнул, как бы поперхнувшись воздухом, в глазах у него потемнело, и минуту он не мог вздохнуть, воздух стал тверд, как стекло, и жгуч, как черный перец.

Лицо штабс-капитана оказалось близко-близко, оно было неестественно бледно, глаза из светлых стали черными от того, что зрачки расширились мертвыми пистолетными дулами.

«Он кокаинист», — отстраненно думал Борис как о чем-то совершенно его не касающемся, например о государственной системе Эфиопии. Штабс-капитан зашел сбоку и ударил Бориса по почкам. Боль была такая, что комната качнулась, как пароходная палуба, и стала маленькой и далекой. Оттуда, издалека, Борис услышал чей-то стон и с удивлением понял, что это стонет он сам.

— Ты мне расскажешь, ты мне все расскажешь, — тихо и даже как-то ласково приговаривал Карнович.

Боль от побоев придавала удивительную достоверность его диким словам.

«Шпион? — без прежнего удивления подумал Борис. — Я — турецкий шпион? Должно быть, мне придется в это поверить, чтобы прекратилась эта ужасная боль».

Карнович отошел на шаг и посмотрел на Бориса, чуть склонив набок голову, как художник смотрит на незаконченное полотно. Найдя в своей работе некоторую незавершенность, он быстрым и точным взмахом ударил Бориса в лицо. Рот наполнился теплым и соленым, Борис вынул выбитый зуб и посмотрел на него, как на лишнюю чужую вещь.

Штабс-капитан удовлетворенно откинул голову, с удовольствием втянул воздух, как будто вышел из душной накуренной комнаты на легкий морозец, и с хрустом потянулся. Затем он достал из кармана кителя сложенную вчетверо бумажку, поднес ее к носу…

«Точно, кокаин нюхает», — мысленно подтвердил Борис свою прежнюю догадку, наблюдая, как черные зрачки Карновича сужаются в точки.

— Ну-с, — радостно и даже доброжелательно продолжил Карнович, — я жду.

— Чего? — глупо переспросил Борис, выпустив при этом изо рта кровавый пузырь.