Батумский связной

— Признания, милостивый государь, вашего чистосердечного признания. Как вы, судя по всему, русский дворянин, вступили в сношения с турецкой шпионской сетью, какие задания выполняли для врага, какой вред причинили Отечеству. Наконец, как и почему вы убили того господина в гостинице «Париж».

— Однако, — попробовал Борис прервать Карновича, — какие у вас причины считать меня турецким шпионом? Я и к убийству непричастен, но здесь я по крайней мере понимаю, на чем основаны ваши подозрения, но уж по части шпионажа… увольте, никак не понимаю!

Говорить было больно, разбитые губы плохо слушались, кровь наполняла рот, поэтому слова выходили шепелявы и самому Борису казались неубедительны. Но он торопился говорить, чтобы полоумный штабс-капитан опять не начал его бить.

Неожиданно дверь отворилась, и на пороге появился господин средних лет в золотом пенсне и форме подполковника. Форма не вязалась с чрезвычайно штатским и как бы довоенным обликом вошедшего. Чуть седые, слегка редеющие волосы, острая — клинышком — профессорская бородка… Борис немедленно вспомнил это лицо — в прежней, петроградской, жизни господин этот звался профессором Горецким и читал на юридическом факультете уголовное право. Борис встретился с профессором взглядом и прочитал в его глазах встречное узнавание. Он собрался было обратиться к Горецкому и открыл уже для этого рот, но профессор сделал едва уловимое движение бровью, остановив его, и повернулся к штабс-капитану:

— Что я вижу, Карнович? Вы за старое принялись? Этот мордобой, эти ваши методы! Мы с вами не в махновском застенке! Вы мараете священный добровольческий мундир!

Борис с удивлением наблюдал, как переменился при этих словах мягкий и штатский с виду профессор: лицо его застыло и отчеканилось в бронзовую свирепую маску, пенсне слетело, заболтавшись на черном шелковом шнурке, и оттого глаза Горецкого приобрели неожиданный холодный презрительный блеск. Даже фигура его вылилась в мощную и напряженную форму, к которой удивительно шел строгий офицерский френч.

— Ваше высокоблагородие! — растерянно и зло проговорил Карнович. — Это же турецкий шпион и убийца! С поличным пойман! Какие тут могут быть антимонии! Выбить из него признание, пока с мыслями не собрался да не выдумал себе каких-нибудь оправданий!

— Господин штабс-капитан! — оборвал его сурово подполковник. — Извольте не называть подозреваемого шпионом и убийцей, пока ни то ни другое обвинение не доказано! Какие у вас есть основания к такому скоропалительному вердикту?

— Господин подполковник! Ваше высокоблагородие! — Карнович подошел ближе, и Борис увидел, что зрачки его снова болезненно расширились. — Ваше высокоблагородие, мы ведь не в суде присяжных, мы в контрразведке, здесь всякое промедление смерти подобно!

— Вот-вот, любезнейший Людвиг Карлович, вы мне и объясните, почему человек, обвиняющийся в заурядном убийстве, попал к нам, в контрразведку?

— Сегодня на рассвете поступил сигнал от лакея гостиницы «Париж», некоего Просвирина, о подозрительных звуках в номере этого господина. При обыске обнаружили его там наедине с трупом неизвестного, заколотого кинжалом. Комната изнутри закрыта была на засов, так что, кроме него, некому…

Подполковник, который тем временем присел к столу и что-то быстро написал на листке бумаги, поднял глаза на Карновича и спросил:

— При чем же здесь контрразведка?

Штабс-капитан быстрыми шагами пересек комнату, склонился к подполковнику и что-то прошептал ему на ухо. Тот вздел пенсне на положенное место, внимательно посмотрел на Карновича, потом на Бориса, встал и подошел к арестованному. Легким касанием руки повернул его к свету и вгляделся в его лицо, а после обернулся к штабс-капитану и назидательно произнес:

— Как бы там ни было, Людвиг Карлович, мы с вами не должны забывать, что служим в Добровольческой армии, и мундир наш должен быть незапятнан. Благородному делу можно служить только благородными средствами, фраза «цель оправдывает средства» выдумана низкими людьми. Извольте сейчас отправить арестованного в камеру, а мы с вами покуда разберем все детали дела.

Горецкий развернулся и, тяжело печатая шаг по скрипучим половицам, покинул комнату. Борис смотрел ему вслед с удивлением: во-первых, его поразила происшедшая за несколько лет с профессором метаморфоза, Горецкий приобрел новую силу и энергию и как бы помолодел, словно кровавая сила революции и войны омыла его живой водой. Во-вторых, когда Горецкий прикоснулся к Борису, он незаметно опустил что-то в карман молодого человека.

Карнович с неудовольствием посмотрел вслед Горецкому, снова вынул из кармана сложенную бумажку, поднес ее к носу и втянул воздух… Затем он обернулся к солдату у дверей и скомандовал:

— Отконвоировать в тюрьму!

Из-за двери появился второй солдат, видимо, карауливший снаружи. Прежним порядком сжав Бориса с двух сторон, солдаты вывели его на улицу.