Батумский связной

Взглянув на вошедшего гостя через лорнет, как на редкостное насекомое, она пробасила голосом, мощным, как пароходная труба:

— Ордынцев… Это из каких же Ордынцевых?

— Андрея Никитича Ордынцева сын, — отрекомендовался Борис, с трудом сдержав невольное побуждение щелкнуть каблуками.

— Андрея Никитича? — переспросила старуха, пожевала губами и протрубила: — Не помню.

Еще немного подумав, она снова заговорила, с силой впечатывая слова:

— Нет, не помню. Но коли уж приехали к старухе, то погостите денек-другой… Все-таки Петербург вспомню за разговором-то… Какие бывали балы, приемы! Да, впрочем, что я говорю — вы еще слишком молоды, тех, настоящих, балов не помните, это ведь еще при государе Александре Николаевиче…

Старуха ушла в свои воспоминания, посчитав Бориса за своего. Как видно, ее не очень беспокоило, было ли у них родство или молодой человек придумал его (как и было на самом деле). В смутное время не нужно было никаких особенных рекомендаций, а Борис на всякий случай решил сказать, что письмо, которым его снабдили родственники, пришлось уничтожить по дороге, чтобы не попалось на глаза красным. Старуха приняла его, и это было хорошо. Но в данный момент она совершенно забыла гостя, возможно, просто задремала. Борис, чтобы напомнить о своем существовании, слегка откашлялся.

— Да-да, — невпопад пробасила княгиня, — это вы верно заметили, хорошую прислугу сейчас нипочем не найдешь… Так что бишь вы хотели?

— Хотел спросить вас, — начал Борис издалека, — возможно, кто-нибудь говорил вам… может быть, хоть какой-то след… Видите ли, я разыскиваю сестру свою, Варю. Дошли до меня слухи, что видели ее в Крыму, а вы здесь, должно быть, всех знаете…

Княгиня снова задумалась, и Борис уверился было, что она точно спит, как вдруг совершенно бодрым голосом старуха ответила:

— Ордынцева Варвара Андреевна? Не слышала, ни от кого не слышала…

— А вот еще: мне говорили, что у вас в имении гостил некий Махарадзе из Батума, так вот он как будто может что-то знать…

Княгиню будто подменили. Она окончательно проснулась, вытаращила на Бориса круглые, выпуклые, как у попугая, глаза и поджала губы. Лицо ее стало так подозрительно-недовольно, будто она по нечаянности проглотила лягушку и еще не разобралась в своих чувствах по этому поводу.

— Какой еще Махарадзе? Не знаю такого! — И тут же она позвонила в колокольчик и протрубила мгновенно возникшей девушке: — Покажи гостю его комнату! Ту, красную, в дальнем крыле!

К этому времени уже изрядно стемнело. Хотя в доме было электричество, длинные извилистые коридоры не освещались, и девушка вела по ним Бориса со свечой в руке. Неровное пламя свечи вызывало к жизни странные живые тени, создавало ощущение тайны и неясного страха.

Девушка вдруг обернулась к Борису, прикрывая свечу рукой. Ее некрасивое блеклое лицо от слабого колеблющегося освещения стало совсем уродливым и каким-то зловещим.

— Зря вы, барин, здесь ночевать остались, — еле слышно проговорила девушка, — нехороший здесь дом. Особенно в том крыле, где вас поселили, — там и вовсе не хорошо…

— Что ты, милая, выдумываешь! — усмехнулся Борис, стараясь напускной веселостью развеять мрачное настроение дома. — Что же здесь такого нехорошего?

Горничная расслышала легкую насмешку в его голосе и обиженно произнесла:

— Вот вы, барин, насмехаетесь, а как Егор Егорыч-то старого барина увидел, так еле его в чувства привели! Сперва водой брызгали, а потом уж, как очувствовался, чаю чуть не целый самовар выпил, тогда только успокоился!

— Кто это — Егор Егорыч?

Девушка посмотрела на него как на дикого: как можно не знать таких общеизвестных вещей!

— Егор Егорыч — дворецкий! Вы же его видели.

Борис представил себе внушительного важного дворецкого, лежащего на полу без чувств, и восхитился.

— Кого, говоришь, он увидел?

— Да старого барина же! Идет по коридору, как на портрете!

— А что же барина самого в живых нет?

Девушка снова поразилась неосведомленности Бориса:

— Да что вы! Его уж лет пятнадцать как похоронили. Здесь же, в имении, возле часовни, — знаете, часовня на краю парка, на утесе? Возле этой часовни похоронили и памятник поставили… Около часовни этой ночью никто не пройдет, ни за какие коврижки!

— А что, там тоже нехорошо? — догадался Борис.

Девушка подозрительно на него покосилась — опять, что ли, насмехается, — но, не заметив усмешки, ответила:

— Еще как нехорошо! Там иногда и старого барина видят, и женщину белую… Там совсем плохое место! Егор Егорыч говорил, что оттуда барышня молодая бросилась, от любви… прямо из окна — и в море! Часовня же на утесе стоит, прямо над морем…

Борису надоели местные ужасы, и он решил направить словоохотливость прислуги в более интересное русло:

— А ты не видела ли, красавица, с месяц назад, когда барыня из Батума вернулась, с ней вместе гость приехал на коляске — с усиками, в черкеске…

Девушка оглянулась, будто проверила, не подслушивает ли ее кто, и почти шепотом ответила:

— Барыня не велит никому про ее гостей рассказывать, сердится очень! А только я вам точно скажу, что гость этот был нехорош!

— Что ж он, призрак, что ли, был?