Баудолино

— Да! — ответил Баудолино. — Но эти два разгильдяя, Борон с Гийотом, никак не могут объяснить нам, что она такое!

— Слишком много слышали, слишком много видели, всего не упомнят… Я же говорил, что полезно было бы им принять медку. Порастрясти мысли…

Абдул был явно прав. Диктующий Баудолино и пишущий Абдул, конечно, могли подогреваться только вином. Но вот что касается свидетелей (они же источники откровений), в их-то случае зеленый мед мог только поспособствовать процессу. Поэтому через несколько минут Борон, Гийот (ошарашенный новыми для себя ощущениями) и Поэт, который к зеленому меду за эти дни основательно приохотился, сидели на полу со слабоумными улыбками, застывшими на лицах, и бредили, подобно юношам-затворникам Алоадина.

— О да, — грезил Гийот, — громаднейшая зала, факелы освещают эту залу неописуемым блистаньем. О да, паж несет копье белизны невыразимой, и белая поверхность отражает пламя очага. С острия копья стекает капля крови, опускается пажу на руку… Являются два других пажа с подсвечниками червонного золота, на каждом подсвечнике горит не менее десяти свечей. Пажи прекрасны… О, вот и дева, входит дева, несущая Братину, по залу расплывается бесподобная лучезарность. Свечи тускнеют, как луна, как звезды при восхождении солнца. Братина состоит из чистейшего золота на свете, изузоренного самыми редкими в природе перлами, богатейшими из всех сущих и под водами и в земле… Входит еще одна дева, эта с серебряным подносом…

— Ну а злополучная Братина, опишешь ты ее, в конце концов? — простонал Поэт.

— Я ее не вижу. Вижу лишь испускаемое ею сияние…

— Ты видишь испускаемое сияние, — вмешался Борон, — а я вижу кое-что вдобавок. Факелы озаряют зал… Да. Но вот раздается сильный гром, ужасное содрогание, как будто рушится весь замок. Нисходит непроглядная темень… Да. Но вот сейчас луч солнца освещает палату, он светит всемеро сильнее, нежели все предыдущие свечи. Это вносят святую Братину под белобархатной оболокой, и при ее вносе палата проникается благовониями всех известных зелий. Обнося той Братиною стол, рыцари видят, что в обычных посудах, пребывавших на столе, появились многоразличные кушанья…

— Да как же она выглядит, проклятущая? — выходил из себя Поэт.

— Не богохульствуй. Братина как братина.

— А откуда это известно? Она же накрыта белым бархатом?

— Откуда надо, оттуда известно, — огрызнулся Борон. — Мне так рассказывали.

— Да пропади ты пропадом на вечные времена и провались ты к чертовой матери! Тебе организуют видение, а ты-то в ответ на это! Мямлишь, что тебе когда-то рассказывали, вместо того чтобы видеть образы! Ты хуже этого придурка Иезекииля, который не умел описать, что увидел! Ты как жиды, которые никогда не обращают внимания на то, что видят! У жидов принято обращать внимание только на слова, и все тут!

— Прошу тебя, сквернослов, — вскричал тут Соломон, — опамятуйся, если не ради меня, то ради Библии, она свята и для вас, ненавистные святогоны!

— Замолчите, прошу вас обоих, — успокаивал Баудолино. — Слушай лучше меня, Борон. Думается, Братина — это стакан, в котором Господь освящал вино. Потому что как мог Иосиф Аримафейский сцеживать туда подреберную кровь с распятия, ежели после снятия с креста наш Спаситель был уже не жив, а мертв, а мертвецы, как известно, крови не источают?

— Даже и по смерти Христос был вполне способен явить чудо.

— Братина не простой стакан, — упирался Гийот, — ибо тот, кто рассказал мне повесть о Фейрефице, добавил, что речь шла о камне, свалившемся с неба, lapis ex coelis, то есть Братину выточили на земле из этого небесного камня.

— Почему тогда не из наконечника копья, которым было прободено ребро Спасителя? — упирался Поэт. — Разве не от тебя мы слышали, что паж внес напоенное кровью копье? Вот и я вижу не одного, а даже троих пажей с копьем, изливающим потоки священной крови… Вижу мужа, одетого прелатом, с крестом в руке, несомого на седалище четырьмя ангелами, ангелы восставляют седалище пред серебряным столом, на который возложено копье… Входит пара дев, пара несет поднос, там отрубленная голова мужчины, голова залита кровью. Прелат служит над копьем, вынимает просфору, и в просфоре проявляется образ младенца! Копье — колдовская вещь, и оно знак власти, потому что символ силы!

— Нет, нет, с копья стекают капли крови и попадают именно в Братину, в подверждение чуда, которое я вам описывал, — протестовал Борон. — Все так несложно… — Но тут им овладела улыбчивость.

— Удовлетворимся этим, — безутешно качнул головой Баудолино. — Бог с ней, с Братиной. Займемся остальными вопросами.