Базар житейской суеты. Часть 1

— Вотъ она! отвчала Тинкеръ, подавая мелкую монетку; эхъ, вы, баронъ, какъ не стыдно хлопотать о фарсингахъ!

— По одному фарсингу на день, составитъ семь шиллинговъ въ годъ, равняется процегту на семь гиней. Храни прежде всего свой фарсинги, бабушка Тинкеръ, и въ твоемъ карман выростутъ гинеи; это ужь говорю я теб.

— Вы можете быть уврены, молодая двушка, что передъ вами точно сэръ Питтъ Кроли, сказала Тинкеръ; со временемъ, вы узнаете его лучше.

— И полюбите его; миссъ Шарпъ, за это ручаюсь, сказалъ старичокъ съ учтивой улыбкой, справедливость прежде всего; а тамъ великодушіе; это мое правило.

— Онъ въ жизнь свою никому даромъ не давалъ фарсинга, бормотала старуха.

— Никому и не даетъ; это ужь такъ заведено. Давай-ка лучше ужинать, бабушка Тинкеръ. Не мшаетъ принести еще стуликъ изъ кухни. Садитесь, миссъ гувернантка.

Съ этими словами, баронетъ запустилъ желзную вилку въ кострюлю, стоявшую на огн, и вытащилъ оттуда порцію требухи, которую тотчасъ же раздлилъ на дв равныя части. Одна изъ нихъ предназначалась для мистриссъ Тимкеръ.

— Видите ли, миссъ Шарпъ, сказалъ сэръ Питтъ, старуха Тинкеръ держится со мной на короткой ног: стъ и пьетъ съ одного блюда. Го-го! очень радъ, миссъ Шарпъ, что вы не хотиге кушать.

И они съ жадностью принялись утолять свой голодъ, стараясъ, повидимому, перегнать другъ друга.

Посл ужина, сэръ Питтъ Кроли закурилъ свою трубку, и началъ затягиваться съ большимъ аппетитомъ. Часа черезъ два, когда ужь совершенно смерклось и наступила безлунная ночь, онъ зажогъ сальную свчу въ жестяномъ шандал, вынулъ изъ шкафа огромную пачку бумагъ, принялся читать ихъ и приводить въ систематическій порядокъ.

— Я здсь по тяжебному длу, миссъ гувернантка, и по этой-то причин, завтра поутру вы будете имть удовольствіе хать вмст со мною на «Королевину усадьбу».

— У него всегда здсь тяжебныя дла, сказала мистриссъ Тинкеръ, откупоривая бутылку вина.

— Пей, старуха, за мое здоровье, и держи языкъ на привязи, сказалъ сэръ Питтъ Кроли. Да, моя милая, Тинкеръ говоритъ правду; я проигрывалъ на своемъ вку больше всякой живой души на британской почв. Вотъ и теперь у меня дло съ однимъ сутягой, Снаффль его зовутъ. Ужь я поддедюлю его на-славу, или мое имя не Питтъ Кроли. Да это все трынъ-трава. А вотъ еще затяли противъ меня дльцо Поддеръ и другой забіяка, которымъ мерещится, будто земелька подл «Королевиной усадьбы», двсти слишкомъ десятинъ, принадлежитъ имъ по наслдству! Врутъ, скалдырники. Прямыхъ документовъ нтъ. Пойду на проломъ и оттягаю, хоть бы это стоило мн больше тысячи гиней. Есть тутъ и еще два, три дльца, все въ такомъ же род: посмотри сама, миссъ гувернантка. Будетъ намъ пожива. Хорошъ ли у васъ почеркъ? Вы мн пригодитесь въ «Королевиной усадьб«, за это ручаюсь, миссъ Шарпъ. Теперь, по смерти вдовствующей Кроли, мн нужна сильная подмога.

— Покойница, не тмъ будь помянута, была такая же сутяжница, какъ самъ онъ, сказала старуха Тинкеръ. Она пересудилась со всми подрядчиками и купцами, и смняла въ четыре года сорокъ восемь слугъ.

— Да таки нешто, была она строгонька и сварлива иной разъ, подтвердилъ баронетъ простодушнымъ тономъ, но для меня чудо что за женщина. Я не держалъ и управителя при ней: за всмъ хозяйствомъ смотрли ея собственные глаза.

И въ этихъ откровенныхъ выраженіяхъ разговоръ, къ удовольствію миссъ Ребекки, продолжался до поздней ночи. Каковы бы ни были нравственныя свойства сэра Питта Кроли, хороши или дурны, онъ не скрывалъ себя ни на-волосъ; и обнаружилъ себя до сокровеннйшихъ изгибовъ своей души. Онъ говорилъ о себ безъ умолка, то на простонародномъ язык; щеголяя площадными выраженіями, то на утончонномъ язык свтскихъ людей высшого полета. Приказавъ, наконецъ, чтобы къ пяти часамъ утра все стояло на ногахъ, онъ пожелалъ миссъ Шарпъ спокойной ночи и надлъ колпакъ.

— Вы проспите съ ключницей эту ночь, миссъ гувернантка, сказалъ онъ. Постель велика. Хватитъ штукъ на пять. Леди Кроли умерла въ ней. Прощайте.

Съ этими словами, сэръ Питтъ махнулъ рукой, и немедленно исчезъ въ свою спальню. Старуха Тинкеръ, съ ночникомъ въ рук, повела свою спутницу наверхъ по каменнымъ ступенямъ, мимо огромныхъ дверей и покоевъ, гд, повидимому, никогда не было слдовъ движенія и жизни. Наконецъ, он пришли въ большую угольную спальню, гд леди Кроли испустила свой послдній духъ. Постель и комната были угрюмы, мрачны, погребальны, и можно было подумать, что не только умерла здсь леди Кроли, но что духъ ея витаетъ и теперь въ этихъ четырехъ стнахъ. При всемъ томъ, Ребекка вбжала въ эту храмину съ двическою рзвостью, и покамстъ старуха длала свой окончательныя приготовленія на сонъ грядущій, она успла обревизовать шкафы, комоды, буфеты, и пыталась отпереть ящики; которые были заперты. Мрачныя картины на стнахъ и принадлежности фамильного туалета тоже не ускользнули отъ вниманія любопытной двицы.

— Я никогда не ложусь спать, не успокоивъ напередъ своей совсти, сказала старуха. Совтую и вамъ, миссъ, подражать моему примру.