Бажов

Читать чужие письма нельзя, нехорошо, стыдно порядочному человеку! Это вроде все знают. Но… порой читают. При определённых обстоятельствах. Вот и я предлагаю почитать. Не только потому, что герои переписки давно уже вознеслись над нашим бренным миром, но ещё и потому, что собранные мною здесь примеры относятся большей частью не к личной переписке, а к деловой, профессиональной, что, согласитесь, совсем другое дело. Вначале о тех письмах, которые Павел Петрович получал в период своей работы в «Крестьянской газете». Как раз тогда к корреспонденции он имел самое прямое отношение, потому как с 1923 по 1929 год был заведующим отделом крестьянских писем. В те годы на Бажова буквально обрушился настоящий эпистолярный поток. Вот как об этом рассказывал сам уральский сказочник: «Это же краеведческая река! Мощная, полная красоты и неисчерпаемых стилистических, художественных и научных богатств. Течёт она, блестя юмором, сверкая весёлою рябью народного говорка…»[178]

Письма приходили в редакцию ежедневно. Бажов и количество указывал: в 1926 году их было получено свыше 56 тысяч, а за первые пять месяцев 1927 года – уже больше 30 тысяч. Бо́льшая часть – это письма-жалобы. Да, сегодня молодому читателю такие масштабы, да и само явление «жалоба в газету» понять сложно. Поэтому скажу, что в те времена альтернативой «сердитому» письму в газету могло лишь стать обращение к прокурору. Вот только журналисту рассказать о трудностях можно было без особой боязни, чего не скажешь про челобитную «зуботыкам» – так в народе звали государственных обвинителей. Тут граждане справедливо остерегались, потому как последствия были непредсказуемыми. Да-да, обвинить могли самого жалобщика! Впрочем, в газете такие истории тоже были. Вот что вспоминал про свой приход в «Крестьянскую газету» один из жалобщиков Павел Соломеин:

«С трепетом переступил я впервые порог редакции… В углу за большим письменным столом сидел заведующий отделом крестьянских писем Павел Петрович Бажов. Меня поразил взгляд его больших, открытых глаз. От такого взгляда нельзя отвернуться, а смотря в эти глаза, нельзя солгать. Казалось, что он видит тебя насквозь.

– Ах, вот ты какой? – сказал он. – А я вот письмо написал тебе. Хотел сегодня послать. Пишу тебе, что критиковать может только человек с чистой совестью, а хулиганов мы на страницы газеты не пускаем! Почему же ты не написал о том, как бил окна у Ивана Степановича? Как прошиб голову Митьке Ненилину? Как сломал гармошку у Володьки Хромого?

Я чувствовал, что у меня покраснели сначала уши, а потом всё лицо. Это была чистейшая правда»[179].

Цитируя подобные воспоминания, думаешь: а не добавить ли к триаде – мастер, мудрец, сказочник – ещё и о стальных нервах, сильной, как железо, хватке и непоколебимой вере? Но продолжу о письмах. Только оговорюсь: объять необъятное невозможно, приведу здесь всего одну «разборку», но очень характерную. Язык её, несомненно, даст вам почувствовать дух того времени и, конечно, позволит понять механизм работы отдела писем.

Итак, в газету пожаловался некто (письмо без подписи). Изложено, что при выдаче муки чем-то не довольная гражданка ударила приказчика. Последний же, не имея возможности ответить, вынужден был послать за милиционером Елиным. Александр Медведев – тот, что отправился к милиционеру – нашёл вместо помощи хамство. Милиционер разгневался и заорал на пришедшего: «Что у вас за дурная привычка ходить на квартиру, тогда как на это есть время в райсовете!»[180] Пришедший же только возразил: «Если кого и убьют, то, по-вашему выходит, что вас беспокоить нельзя»[181]. Вот, собственно, и всё. Казалось бы, мелочь. Но не тут-то было. Письмо пришло в газету, Бажов сопроводил его пометкой «Для сведения и принятия соответствующих мер» и отправил в Невьянский райисполком (по месту события) для ответа. А не ответить газете в те времена было нельзя. Поэтому председатель Невьянского исполкома Басаргин направил начальнику административной части Спорову записку с пометкой «срочно, секретно»: «Предлагается срочно расследовать по селькоровской заметке о действиях милиционера Елина и о результате срочно сообщить. Ответ ожидается к пятому сентября 1928 года»[182].

1 сентября милиционер Елин уже писал объяснение, в котором оправдывался и опровергал жалобщика: