Бажов

«Меня больше всего поражало чеховское умение сгустить типическое до одной клички. Протоиерей Змиежалов, дьячок Вонмигласов, акцизник Почечуев, корреспондент Оптимахов – всё это для людей нашего поколения уже портреты. Знаешь, что это сделано. Для корреспондента нарочито придумана фамилия – сплав из латинского слова optime и русского махать, для акцизника подобрана из старого медицинского учебника, где геморрой называется почечуем (у литературоведов и бухгалтеров начинается раньше, чем у представителей других профессий). Фамилии Змиежалов и Вонмигласов откровенно шаржированы, но когда ты знаешь о „жале змия“ в соответствующем „духовном“ контексте и когда ты слыхал уныло-ленивую голосянку „вонми гласу моленья моего“, тебе кажется это шаржирование тем сгустком обобщения, дальше которого идти невозможно.

А чеховское искусство дать характеристику одной фразой!

– Барышня робко замерсикала и вышла.

– Александр Иванович Египетский! Один костюм сто рублей стоит.

Ведь ты видишь и эту барышню, и этого египетского болванчика вплоть до его манеры носить свой костюм, такой впечатляющий для уездного фельдшера.

И вместе с тем какое чувство меры. Помещик Египетский! Как будто вовсе похоже на правду, и в то же время смешно»[222].

«У Лескова тоже это есть – граф Кисельвроде (Нессельроде)! Но не воспринимается как правда. Нарочно это, игра… А Оптимахов и Почечуев – правда. Невозможно даже это объяснить…

Помните, была полоса… „Степь“, „Мужики“, „Палата номер шесть“… А теперь читают „Мелочи“ Чехова! В них искристый быт. За яркой деталью стоит целая жизнь. И эти ранние рассказы не только не умирают, но и не умрут. „Мелочи“, которые он писал играючи, запечатлели своё время – так густа, насыщенна в них жизнь»[223].

«У Лескова поражает его выдумка, обыгрывание слов. Мельников-Печёрский тоже хорош, хотя и неровен. У него пахнет Русью. Сюжет обычно простенький. Хорошо там, где художник этот выступает как отобразитель жизни. А всё же мельче он Чехова, рядом не поставишь.

У Бунина деталь тоже изумительна, но как-то чувствуется, что человек её искал и вот нашел. Часто у него поражающая деталь. А у Чехова спокойно, тонко, а ни прибавить, ни изменить: естественная деталь»[224].

«Стыдитесь, кого выбирали! Да ещё ряды составляете! – так Бажов писал о себе исследователю своего творчества Людмиле Скорино, когда та поставила его в один ряд с Лесковым и Буниным. – Ну, ваш объект и Лесков – это ещё стерпеть можно, как разновидность старой темы „De tauro et musca“, но Чехова приплетать даже в самой завуалированной связи – это, извините, кощунство, святотатство, литературное неприличие. Чехов для меня фигура несоизмеримая, почти стихийная. Порой кажется, что он многое делал по наитию. Присел вот к столу на часок, на два – и написал „Шуточку“, заключив в этой капельке сложнейший вопрос человеческих взаимоотношений. Ведь у Куприна, даже у Бунина всё-таки можно узнать, как это делалось, а у Чехова, особенно до его „хмурого периода“, никаких концов не видно. Что это? Высшая степень искусства или то, что зовётся наитием? Отвергаете такой термин? Ну, Ваше дело, а оно всё-таки у Чехова было. Кажется, что многое у него отливалось в совершеннейшие формы без предварительной кропотливой формовочной работы и не требовало последующей чеканки… Так что Вы не шутите около этого имени. Мне вон не нравится даже издание писем А. П. Чехова. Там много блеску, немало всяких литературоведческих ключей и отмычек, но это всё же как-то приземляет его, придаёт ему черты мастера высшего разряда, а мне это не хочется. Для меня он несоизмерим, несравним, почти стихиен»[225].

На мой взгляд, исчерпывающая цитата. Ей бы и закончить эту главу, но я вновь о несостоявшейся екатеринбургской встрече. Может быть, нам, сегодняшним читателям и почитателям таланта двух великих, стоит её устроить? Вот как было бы славно, если б уж не писатели, так улицы, названные в их честь, сходились на карте нашего Екатеринбурга. Но пока это невозможно. Улица Чехова, неприметная и короткая, как наша память, обретается где-то на Сортировке (к слову, по соседству с ней – куда более широкая и живая улица, названная именем террористки, одной из руководительниц убийства Александра II, Софьи Перовской).