Беатриса

— Мне сорок лет, и я люблю, — вот что со мной, моя дорогая! — ответила мадемуазель де Туш; в голосе ее прозвучала страшная ярость, а слезы высохли на заблестевших вдруг глазах. — Если бы ты только знала, Беатриса, как я оплакиваю мою ушедшую молодость! Быть любимой из жалости, знать, что твое счастье — плод твоих неусыпных усилий, кошачьей ловкости, улавливать в свои сети невинное и добродетельное дитя, разве это не отвратительно? Но, слава богу, у нас есть оправдание: оно — в безграничной страсти, в неистовстве счастья; мы чувствуем себя выше всех женщин, ибо мы оставляем в юном сердце неизгладимый след своими ласками, своей безумной преданностью. Да, да, если бы он захотел, я бы по первому его знаку бросилась в море. И временами я хочу этого, ловлю себя на мысли, что жду его знака, ибо это было бы жертвоприношением, а не самоубийством... Ах, Беатриса, твой приезд в Туш тяжелое испытание для меня. Я знаю, как трудно одержать над тобой верх; но ты любишь Конти, ты благородна и великодушна, и ты не обманешь меня; наоборот, — ты поможешь мне удержать моего Каллиста. Я знала, какое ты произведешь на него впечатление, но я не совершила ошибки, я не обнаружила своей ревности, это только бы усилило мою боль. Больше того, я, так сказать, предварила твой приезд, нарисовав Каллисту портрет Беатрисы такими яркими красками, чтобы оригинал показался бледным перед живописью, но, к несчастью, ты стала еще прекраснее, чем прежде.

Эта вдохновенная поэма, в которой ложь перемешивалась с правдой, окончательно ввела г-жу де Рошфид в заблуждение. Клод Виньон сообщил композитору причины своего внезапного отъезда, и, конечно, Беатрисе они тоже стали известны, потому-то она великодушно выказывала в отношении Каллиста неумеренную холодность; но сейчас, при словах Фелисите, она вздрогнула от радости, которая вспыхивает в глубине сердца женщины в тот миг, когда она узнает, что кто-то полюбил ее. Любовь, которую женщина внушает мужчине, — это хвала, и хвала нелицеприятная, так что трудно не наслаждаться ею; но когда этот мужчина — возлюбленный вашей подруги, знаки восхищения с его стороны уже больше, чем радость, — они райская услада. Беатриса присела рядом с Фелисите и льстиво заговорила:

— Но у тебя совсем нет седых волос, даже нет морщин, виски у тебя восхитительно свежи, а сколько я знаю тридцатилетних женщин, вынужденных закрывать виски. Да что там, дорогая моя, — добавила маркиза, приподымая свои локоны, — полюбуйся, чего стоили мне мои странствия!

И Беатриса указала на еле заметные линии, прорезавшие ее нежную кожу; затем она отогнула кружевную манжетку и показала такие же линии у запястья; под прозрачной и слегка поблекшей кожей вырисовывались набухшие вены, а вокруг кисти три глубокие складки образовали как бы браслетку.

— Ведь недаром же, как сказал один писатель, следопыт наших женских печалей, эти два признака никогда не солгут, — добавила она. — Надо много перестрадать, чтобы убедиться в справедливости столь жестокого наблюдения. Но, к счастью для нас, большинство мужчин ничего не знает, так как не читает этого гадкого автора.

— Твое письмо открыло мне все, — ответила Фелисите. — Истинное счастье не знает тщеславия, а ты слишком кичилась своим счастьем. Ведь истинная любовь всегда глуха, слепа, нема. Вот почему, зная, какие причины могут заставить тебя расстаться с Конти, я так боялась твоего пребывания здесь. Дорогая моя, Каллист ангел, он так же добр, как и красив: нежное дитя не устояло даже перед мимолетным твоим взглядом, и достаточно одного кивка, чтобы он тебя полюбил; оттолкнув Каллиста, ты вернешь его мне. Истинная любовь не скрывает своих страхов, — так знай же: отнять у меня Каллиста, значит меня убить. Бенжамен Констан в страшной своей книге поведал нам только о страданиях Адольфа, — ну, а страдания женщины?.. Писатель не заметил их и не изобразил. Неужели же нам самим унижать себя ненужной исповедью? Мы не смеем бесчестить наш пол, ронять свое достоинство, выставляя напоказ наши пороки. Только страх потерять Каллиста может сравниться с теми страданиями, которые мне принесла любовь к нему. Если же я потеряю его, развязка мне ясна.

— Что же ты сделаешь? — спросила Беатриса с живостью, от которой ее подруга вздрогнула.

При этих словах они обменялись многозначительным взглядом, взглядом инквизиторов венецианского судилища. В это мгновение, казалось, столкнулись также и души двух соперниц и вспыхнула искра, как от удара камня о камень. Маркиза первая опустила глаза.

— После мужчины остается еще бог, — медленно проговорила знаменитая писательница. — Но бог есть нечто неведомое, бездна... Ну что ж, я могу уйти в религию, как бросаются в бездну. Правда, Каллист клялся, что он восхищается тобой, как восхищаются произведением искусства. Но тебе двадцать восемь лет, ты в расцвете красоты. Значит, Каллист солгал, солгал уже в первой схватке со мной, а ведь борьба нам предстоит долгая. К счастью, мне известен секрет победы.

— Какой же это секрет?