Бэббит

Пришел Говард Литтлфилд, доктор философии, который составлял рекламы и утешительные финансовые отчеты для Городской Транспортной компании, Верджил Гэнч, торговец углем, одинаково влиятельный и в ордене Лосей, и в клубе Толкачей, затем Эдди Свенсон, агент автомобильной фирмы Джевелин, живший напротив Бэббитов, и, наконец, Орвиль Джонс, владелец прачечной «Лилейная белизна», о которой справедливо писалось в рекламе как о самом большом, самом известном, самом шикарном прачечном заведении в Зените. Но, разумеется, самым почетным гостем был Т.Чамондли Фринк. Он являлся не только автором так называемых «поэмореклам», которые ежедневно распространялись газетными синдикатами в шестидесяти семи ведущих газетах, что давало ему такую обширную аудиторию, какой не имел ни один поэт в мире, — он еще был проповедником оптимизма и творцом нового типа реклам: «Зри не зря!» Несмотря на проникновенную философию и глубокую мораль его стихов, они были написаны в шутливой форме и понятны даже двенадцатилетнему ребенку; стихи казались еще забавнее, потому что печатались, как обычно печатают прозу. Вся Америка запросто называла мистера Фринка «Чам».

С мужчинами явились и шесть жен, все они были более или менее… впрочем, сейчас, в начале вечера, трудно было что-нибудь про них сказать, так как на первый взгляд они все были похожи одна на другую и все говорили одинаково весело и убежденно: «Как у вас тут мило!» С виду мужчины меньше походили друг на друга: Литтлфилд — типичный ученый, высокий, с лошадиным лицом; Чам Фринк — маленький человечек с мягкими, мышиного цвета волосами, подчеркивавший свою поэтическую профессию моноклем на шелковом шнурке; Верджил Гэнч — широкоплечий, с черным ежиком волос; Эдди Свенсон — рослый лысоватый молодой человек, чей изысканный вкус выразился в черном муаровом жилете со стеклянными пуговицами; Орвиль Джонс — солидный, коренастый, очень значительного вида мужчина с льняными усиками. Но все они были такие упитанные, такие вымытые, все так бодро кричали: «Здорово, Джорджи!» — что казались если не родными, то двоюродными братьями; и как ни удивительно, но чем больше ты знакомился с женщинами, тем меньше они казались похожими друг на друга, а чем больше узнавал мужчин, тем больше казалось, что они все на один образец.

Питье коктейлей было такой же церемонией, как и приготовление. Гости ждали их с затаенным беспокойством и с надеждой, натянуто соглашаясь, что погода действительно теплая, но в то же время довольно холодно, а Бэббит все еще и не заикался о выпивке. Но когда пришла запоздавшая чета — на этот раз опоздали Свенсоны, — Бэббит позволил себе намек:

— Ну, как, друзья, способны вы кой в чем нарушить закон?

Все взглянули на Чама Фринка, признанного властителя дум. Фринк дернул шнур монокля, как звонок, откашлялся и сказал то, чего от него и ждали:

— Знаете, Джордж, я человек законопослушный, но, говорят, Верджил Гэнч — настоящий бандит, а он, конечно, сильнее меня, и я просто не представляю, что делать, если он меня заставит пойти на преступление!

Гэнч сразу загрохотал: «Что ж, попробую!» Но Фринк поднял руку и продолжал:

— Так что, если вы с Верджем будете настаивать, Джорджи, я поставлю мою машину там, где не положено, я ни минуты не сомневаюсь, что вы именно об этом преступлении и говорите!

Поднялся смех, шутки. Миссис Джонс уверяла, что «мистер Фринк — умора! Можно подумать, что он — невинный младенец!».

Бэббит шумел больше всех:

— И как вы только угадали, Чам? Ну, погодите, сейчас я пойду принесу… ключи от ваших машин!

Среди общего веселья он внес долгожданные дары: сверкающий поднос с бокалами и в центре — мутно-желтый коктейль в громадном графине. Мужчины наперебой говорили: «Ого, посмотрите-ка!» — или: «Ох, прямо дрожь берет!» — или: «Ну-ка, пропустите меня!» Но Чам Фринк, человек многоопытный и привыкший к превратностям судьбы, вдруг испугался, что в графине просто фруктовый сок, сдобренный разведенным спиртом. Он робко ждал, пока Бэббит, весь в поту от восторга, протянет ему стакан от своих щедрот, но, пригубив коктейль, восторженно пропищал:

— О, боже, не будите меня! Все это сон, но я не хочу просыпаться! Дайте помечтать во сне!

Часа за два до этого Чам сочинил стихи для газеты, которые начинались так:

Сидел я хмур и одинок,
глядел угрюмо в потолок
и думал: есть же дураки,
которых тянет в кабаки.
Они салун вернуть хотят,
дыру, в которой грязь и смрад;
а там любой мудрец — болван,
когда бывает в стельку пьян.
Нет, я не стану пить вина,
мне их отрава не нужна.
Я воду чистую, друзья,
пью из прозрачного ручья,
и голова моя свежа,
как у грудного малыша.